Черный обелиск

– На свете, наверное, было бы больше порядка, если бы ввели прусскую дисциплину, – отвечает он и свирепо рыгает. Запах водки становится нестерпимым. Старик, вероятно, уже несколько дней ничего не ест. Он рыгает вторично, на этот раз мягче и мелодичнее, еще раз уставляется на нас безжалостным взглядом кадрового фельдфебеля в отставке, повертывается, чуть не падает, выпрямляется и целеустремленно шествует со двора на улицу, а потом сворачивает влево, в сторону ближайшей пивной, унося в кармане оставшиеся миллиарды семьи.

* * *

Герда стоит перед спиртовкой и жарит голубцы. Она голая, в стоптанных зеленых туфлях, через правое плечо перекинуто кухонное полотенце в красную клетку. В комнате пахнет капустой, салом, пудрой и духами, за окном висят красные листья дикого винограда, и осень заглядывает в него синими глазами.

– Как хорошо, что ты еще раз пришел, – говорит она. – Завтра я отсюда съезжаю.

– Да?

Она стоит перед спиртовкой, ничуть не смущаясь, уверенная в красоте своего тела.

– Да, – отвечает она. – Тебя это интересует?

Она повертывается и смотрит на меня.

– Интересует, Герда, – отвечаю я. – Куда же ты переезжаешь?

– В гостиницу «Валгалла».

– К Эдуарду?

– Да, к Эдуарду.

Она встряхивает сковородку с голубцами.

– Ты что-нибудь имеешь против? – спрашивает она, помолчав.

Я смотрю на нее. Что я могу иметь против? – думаю я. – Если бы я мог что-нибудь иметь против! Мне хочется солгать, но я знаю, что она видит меня насквозь.

– Разве ты уходишь из «Красной мельницы»?

– Я давным-давно покончила с «Красной мельницей». Тебе просто было наплевать. Нет, я бросаю свою профессию. У нас с голоду подохнешь. Я просто остаюсь в городе.

– У Эдуарда, – замечаю я.

– Да, у Эдуарда, – повторяет она. – Он поручает мне бар. Буду разливать вина.

– Значит, ты и жить будешь в «Валгалле»?

– Да, в «Валгалле», наверху, в мансарде. И работать в «Валгалле». Я ведь уж не так молода, как ты думаешь. Нужно подыскать что-нибудь прочное до того, как я перестану получать ангажементы. Насчет цирка тоже ничего не вышло. Это была просто последняя попытка.

– Ты еще много лет будешь получать ангажементы, Герда, – говорю я.

– Ну уж тут ты ничего не смыслишь. Я знаю, что делаю.

Я смотрю на красные лозы дикого винограда, Которые покачиваются за окном. И чувствую себя словно дезертир, хотя для этого нет никаких оснований. Мои отношения с Гердой – просто отношения девушки с солдатом, приехавшим в отпуск, и только; однако для одного из двух партнеров они почти всегда становятся чем-то большим.

– Я сама хотела тебе все это сказать, – заявляет Герда.

– Ты хотела сказать, что между нами все кончено?

Она кивает.

– Я играю в открытую. Эдуард – единственный, кто предложил мне что-то постоянное, то есть место, а я знаю, что это значит. Я не хочу никакого обмана.

– Почему же… – я смолкаю.

– Почему же я все-таки с тобой еще спала? Ты это хотел спросить, – говорит Герда. – Разве ты не знаешь, что все бродячие артисты сентиментальны? – Она вдруг смеется. – Прощание с молодостью. Иди, голубцы готовы.

Она ставит на стол тарелки. Я наблюдаю за ней, и мне вдруг становится грустно.

– А как поживает твоя великая небесная любовь? – спрашивает она.

– Никак, Герда, никак.

Она кладет голубцы на тарелки.

– Когда у тебя будет опять романчик, – говорит Герда, – никогда не рассказывай девушке про свои другие любови. Понимаешь?

– Да, – отвечаю я. – Мне очень жаль, Герда.

– Ради Бога, замолчи и ешь!

Я смотрю на нее. Она спокойна и деловита, выражение лица ясное и решительное, она с детства привыкла к независимости, знает, чего ей ждать от жизни, и примирилась с этим. В Герде есть все, чего нет во мне, и как было бы хорошо, если бы я любил ее; жизнь стала бы ясной и вполне обозримой, всегда было бы известно, что нам для нее нужно – не слишком многое, но самое бесспорное.

– Знаешь, многого я не требую, – говорит Герда. – Ребенком меня били, а потом я убежала из дому. Теперь с меня хватит моего призвания. Я хочу стать оседлой. Эдуард – это не так уж плохо.

– Он скуп и тщеславен, – заявляю я и тотчас злюсь на себя, зачем я это сказал.

– Все лучше, чем если человек, за которого собираешься замуж, шляпа и мот.

– Вы намерены пожениться? – спрашиваю я, пораженный. – И ты ему действительно веришь? Да он тебя использует, а сам потом женится на дочери какого-нибудь владельца гостиницы, у которого есть деньги.

– Ничего он мне не обещал. Я только заключила с ним контракт насчет бара на три года. А за эти три года он убедится, что не может без меня обойтись.

– Ты изменилась, – говорю я.

– Эх ты, дуралей, просто я приняла решение.

– Скоро ты вместе с Эдуардом будешь ругать нас за то, что у нас все еще есть дешевые талоны.

– Остались?

– Хватит еще на полтора месяца. Герда смеется.

– Я не буду вас ругать. А кроме того, вы ведь в свое время заплатили за них то, что они стоили.

– Это наша единственная удачная биржевая операция. – Герда убирает тарелки, и я смотрю на нее. – Я оставлю их Георгу. Больше я не приду в «Валгаллу».

Герда повертывается ко мне. Она улыбается, но в глазах нет улыбки.

– Почему же? – спрашивает она.