«Когда не видишь горизонт, когда нет «точки отсчета», тут-то тебя и начинает колбасить, – поучал нас капитан. – Мозг не справляется. Поэтому, как почувствовал, что вот-вот скрючит, тут же из каюты прочь, хоть на четвереньках, хоть ползком, и глазом за горизонт цепляйся. Тогда отпустит. А не отпустит, так выворачивайся за борт, не марай палубу».
В замкнутом пространстве каюты морская болезнь подкрадывается бесшумно и скоро, как зверь на мягких лапах. Мы же с Мари были и вовсе в «замурованном» виде, и означенный зверь представлял для нас не умозрительную, а самую что ни на есть явную угрозу. Тем не менее мы надеялись, что нас не вывернет наизнанку. И все же случиться могло всякое, вплоть до грязного и постыдного. Все-таки качать будет, дергать.
И нас действительно качало и дергало, но все та же предусмотрительность – утром мы отказались не только от кофе, но и от съестного, – уберегла от конфуза. Желудок сводило спазмами, но поделиться с окружающей действительностью ему было нечем.
«Нас», говорю я, потому что, когда по прошествии то ли двух, то ли трех столетий дядя Петя вызволил меня и Мари из наших застенков, мы были изрядно помятыми, но вполне себе чистыми. А Мари ему даже будить пришлось!
Плот все еще тащился за катером. Море оставалось спокойным. Штурвал капитан закрепил веревочными концами, и таким образом сумел выкроить пару минут для нашего освобождения.
Руки-ноги слушались меня плохо. Кривушин помог мне выбраться из «гроба». Я со стоном выпрямился и стал разминать затекшие мышцы.
Железная девушка Мари обошлась без этого. Чуть отодвинув шторку, она припала к окошку.
Вернув подвижность членам, я последовал ее примеру и пристроился у соседнего.
За окном был океан – тихий, хотя и Атлантический.
– Скоро уже! – крикнул Кривушин.
Дверь в рубку он не закрыл, и теперь мы видели его, стоящего у штурвала, с белоснежной бородой, укрывшей шею и грудь, человека пожилого, но со взором ясным и чистым. Седой странник был в своей стихии!
Оставалось дождаться, когда будет отдан буксирный конец. И каким же тягостным было это ожидание!
Объяснение тому виделось в одном: свобода была так близко! Лишь теперь я до конца осознал, как измучился существованием в коробке площадью сколько-то там квадратных метров. И как достало меня вынужденно соседство с девицей, которая жить не может без смартфона и спокойно писает в присутствии малознакомого мужчины.
Стоило мне подумать об этом, как захотелось в туалет. Ну, не было завтрака, так что? Значит, из старых запасов.
Я решил терпеть, потому что самопальный сортир тоже был поперек горла, хотя, наверное, это не самое лучшее сравнение.
Катер сбавил ход. Капитан «Великого Океана» снова накинул веревочные петли на ручки штурвала, закрепляя его в нужном положении, и метнулся на нос, бросив на ходу:
– Дверь закрой!
Я закрыл.
Катер накрутил буксирный конец на кормовую лебедку. Гуднул пару раз, описал круг вокруг плота, загудел снова.
Те же слова он потом скороговоркой высыпал в микрофон рации.
Катер развернулся к нам кормой и направился к тающему в дымке, уже далекому берегу.
Я хотел было распахнуть дверь, но Кривушин прикрикнул на меня:
– Куда? Назад! Бинокли!
Пришлось ждать, когда катер совсем скроется из вида.
– Вот теперь можно, – разрешил кэп.
Я вывалился из рубки и кинулся на нос плота. Там, переминаясь от нетерпения, я сделал то, чего так страстно желал.
Небесное светило жарило и слепило мои привыкшие к сумраку рубки глаза. Солнечные зайчики прыгали по воде. Ласковый ветер сушил кожу. Облака были похожи на корабли. Господи, хорошо-то как!
Я поднял руки и, потрясая до боли сжатыми кулаками, заорал:
– Свобода!
На мое плечо легла ладонь капитана:
– Отставить вопли, – сказал Кривушин. – Будем паруса поднимать.
Глава 15
Взявши курс, держи его. Таким было кредо майора Кривушина, ставшего капитаном. Это, однако, вовсе не означало понижения в звании. Потому что тут не в числе звездочек дело, не в шевронах, а в статусе.
– Капитан на корабле царь и бог, – говорил Кривушин, оглаживая бороду. – И карает, и милует. Все в его власти, и за то ему почет и уважение. Но и оборотка есть: случись что – он за все в ответе. Так гласит морское право! – и дядя Петя со значением воздел свой знаменитый перст. Повторюсь, ныне ухоженный и потому лишенный былого колорита.
Я машинально кивал, соглашаясь с каждым словом. Надеюсь, со стороны так и выглядело, хотя в реальности мне просто жутко хотелось спать – до беспомощности и свинцовой тяжести в веках. И не было рядом прислужников, готовых поднять их, как Вию.