Чёрный полдень (СИ)

Тот мир был чудовищно несправедлив. В нём мальчишка из бедной семьи, чья фамилия даже не сохранилась в истории, никак не мог выучиться на заклинателя. Вместо этого он должен был тягать сети, из скудного улова отсчитывать долю во имя своих вассальных клятв, а зимой экономить дрова и греться тем, что шептать себе под нос: риа соор… риа соор…

Слова были вокруг. Весь мир звучал словами. И за ними была искрящаяся, восхитительная правда, в которой все были равны, и у каждого было право на своё счастье.

Он хотел строить этот мир — и строил. Изучил сотню книг, которые считаются теперь запретными, и написал ещё десяток. Переплыл море и пересёк много границ. Убил морское чудовище, чтобы окунуть руки в огонь, горящий за его глазами. Говорил с Волчьим Советом. Пил чёрную воду, тошнил ею же, а потом руками, серыми от колдовства, расчерчивал немую землю…

С каждым новым словом Бездна становилась всё ближе.

Ты хочешь? Возьми, говорила она.

Всё в руках твоих, шептал ветер Её голосом.

Всё возможно, чужак. Всё ещё может быть. Возможно всё, ты ведь знаешь? Возможно абсолютно всё.

И когда десятилетия спустя Волчий Совет решил, будто учить изначальному языку полагается только избранных из зверей, он сотворил своё последнее заклинание.

Обращение к Бездне — это не совсем слова, если говорить честно. Словам мы всё пытаемся придать форму, натянуть на них свою логику, посчитать, будто за ними есть механика, убедиться в том, что мы понимаем — якобы — как и почему они работают.

Бездна слышит слова, о да. Но прежде них она слышит намерение. Она слышит волю и то, как дрожит твоя суть.

Бездна знает, чего ты хочешь, и чем ты готов заплатить.

Справедливости, — попросил он тогда. — Справедливости для тех, кто думает, будто знает, как должен быть устроен мир. Высшей и неминуемой.

Справедливости и смерти.

Тогда Бездна дала ему белый меч и пообещала вечность.

Первым ударом молний он покарал всех тех, кто посмел голосовать за противный самой магии закон. Вторым — тех, кто зачерпнул Бездну раскрытыми ладонями и пожелал, чтобы из Леса сгинули противные ему народы.

Третьим — самого себя, конечно.

— Получается, — медленно проговорила я, — ты судишь тех, кто взял силу Бездны для того, чтобы судить. А потом судишь себя, потому что ты делаешь то же самое?

Дезире кивнул и снова отвёл взгляд.

— Так это же очень просто, — воодушевилась я. — Ты ведь можешь этого не делать! Можно, когда ты услышишь что-то, сказать Ставе, и пусть они сами…

— Они не смогут.

— Почему? Это целая Служба, и они…

— Это мой долг.

— Да Полуночь с тобой! Это ведь…

Я не успела договорить, потому что в этот момент по нашей улице прокатился звон. А потом ещё, и ещё, и ещё, всё громче и громче.

Я подскочила к окну — и увидела, как по тротуару шагает дюжина людей, одетых в золотые маски без прорезей для глаз. На своих плечах они несли паланкин, небесно-синий и украшенный сотнями серебряных колокольчиков.

Процессия остановилась прямо напротив нас. Потом шторка сдвинулась в сторону, и оттуда, из темноты, появился шест.

Он выстрелил вверх и постучался в моё окно.

Я приросла к полу. Всё это было так ужасно не по-настоящему, что даже разговоры о Бездне и магии показались исполненными какой-то ясной логики. Дезире тем временем легко скатился с кровати, распахнул окно и снял с шеста что-то светлое.

Паланкин как будто вздохнул. Шест втянулся обратно в темноту. Штора расправилась. Носильщики поднялись с коленей и зашагали дальше.

— Это приглашение, — сказал Дезире.

Лицо у него было странное. Я протянула руку, и он послушно вложил в неё карточку.

Бумага белая-белая, мерцающая, будто покрытая перламутром. На лицевой стороне — золотые вензеля, переплетённые в чудной ковёр знаков; на обороте — напыщенный текст в лучших традициях друз. Лунная госпожа Раэ-Шивин видит в свете, будто её добрый друг сможет почтить сиянием своей сути вечер поющих песков, который состоится в следующую субботу, в закатном солнце, в хрустальном дворце.

Ниже было приписано карандашом:

Возьми с собой зверушку.

lxviii. / -xii.

— Отлично! — постановила Става, когда Дезире продемонстрировал ей приглашение, а я сбивчиво, заикаясь от возмущения, пересказала про паланкин и шест. — Просто замечательно!

— Чего в этом замечательного?!

— Так мы же этого и хотели, — снисходительно сообщила она.

— Этого?..

Става закатила глаза и прицокнула языком.