Чёрный полдень (СИ)

От этого голоса что-то стыло внутри, и тогда цветные ткани казались просто глупыми тряпками, да и вся жизнь — всего лишь пустой суетой, призванной скрыть под собой великое и божественное. Что-то волновалось, как легонько дрожит речной берег, предчувствуя невидимый пока глазу селевой поток; что-то боялось и вместе с тем отчаянно тянулось и мечтало хоть на мгновение, хотя взглядом коснуться того невероятного, что люди называют магией.

Наизустные формулы стали сыпаться у меня в руках, осыпаться немыми слогами. Дезире пожимал плечами: ещё немного, и это заметишь не только ты, и по всему городу перепуганные заклинатели станут твердить, будто вернулся Крысиный Король. С чего бы работать вашим разрешённым правилам, когда Бездна так близко, а Бездне — это знает всякий — противны всякие правила.

Дрожь прокатывалась по телу, и моя змея скукоживалась, укладывалась кольцами и крепко зажмуривала глаза под твёрдыми надбровными пластинами.

Хорошо, что от всего этого легко оказалось отвлечься.

У Ставы были, наверное, какие-то свои важные дела, но нам она о них не докладывала. На неделю с небольшим мы застряли в горьком, пропахшем тревогой и пеплом ожидании, — и это было, видит Полуночь, счастливое время.

Мы сходили в электротеатр, — там показывали кино на старый манер: картинку на экране озвучивали из-за кулис живые актёры. Это была хорошая, очень смешная комедия про земельный спор между соседями, и когда в самом конце фильма поезд звуком трубы выдул в небо дым, а затем загрохотал по рельсам барабанными тарелками, я вдруг повисла у Дезире на шее и зашептала ему всякие глупости про нелепые чувства.

Ещё мы гуляли в ботаническом саду, между чудных деревьев, привезённых с разных концов Леса и даже островов — Дезире почему-то ужасно понравилась чахлая трава, цветущая ярко-жёлтым с рыжиной.

Съездили в пригород, где я выгуливала змею среди деревьев и камней, а лунный пытался играть с ней, как с котёнком. Это было очень глупо и очень смешно, поэтому я задорно охотилась на фантик, а потом, притомившись, свилась у Дезире на шее и каталась на нём, как шарфик, изредка вяло трепыхая хвостом.

Не знаю, как он, а я чувствовала себя воровкой, которой по судьбе написано было гнить в укромном уголке Леса, покрываться пылью и плесенью, проживать чередой дней-близнецов свою унылую жизнь и ждать только, пока над саваном сомкнутся корни похоронного дерева, — но она, негодяйка, выкрала у Полуночи ярких ниток и сплела из них себе что-то совсем другое. И теперь она стала вдруг богаче и счастливее всех, к кому благосклонны дороги; и всё — через край, до самого дна, с головой накрывает и ковром под ногами стелется.

Однажды Полуночь возьмётся за ножнички, чтобы подправить края своего чудесного полотна, и тогда заметит, что ниток у неё поубавилось. Она, конечно, разгневается, проклянёт воровку самым страшным из всех проклятий и сделает, может быть, запертой в серости бессмертной. И пусть я знаю, что у этой истории не может быть хорошего конца, я всё равно упрямлюсь, купаюсь в незнакомом пьянящем чувстве и ни о чём не жалею.

Пусть будет потом проклятие; что уж с того? Да и разве не видела я раньше проклятий! Что бы ни выдумала Полуночь, ей никак не удастся меня уничтожить.

Я, может быть, посижу немного в выстроенной ею тюрьме и пролью доброе ведро слёз. Но потом — потом я придумаю, куда ещё протянуть руки, что ещё схватить и как поступить, чтобы ниточка моей судьбы снова стала похожа на жизнь.

Но пока это страшное «потом» не наступило, и было одно только «сейчас». И здесь мы катались на трамваях, кормили в парке уток и выдумывали для ректоров дурацкие прозвища. Дезире всё-таки достал где-то набор юного радиолюбителя, и мы целый день сидели вдвоём за столом, разбираясь в проводках, катушках и транзисторах; паял он, а я любовалась сосредоточенным, но всё равно каким-то мальчишеским лицом.

— …лодание, ветер порывистый, — выкашлял динамик.

И снова зашёлся таким шипом, что за ним нельзя было различить никаких слов.

Дезире возликовал, а я захлопала в ладоши. Пусть корявый монстр был меньше всего похож на порядочный приёмник, он кое-как работал и даже немного болтал, ловя в воздухе обрывки бессмысленных для нас новостей.

Впрочем, радиотехника лунному быстро надоела, и он потащил меня в планетарий, а после — в страшно помпезный салон с лунными тряпками, где прилизанная, картонная на вид двоедушница с приклеенной улыбкой мучалась со мной больше двух часов. Она надевала на меня шорты из бисера, юбки с шлейфами и даже шляпку, всю сделанную из кукольных глаз, и во всём этом я была похожа не на себя, а на сумасшедшую.

— Вы знаете, хватит, — твёрдо сказала я.

И, отбившись от Дезире, который желал видеть меня вон вот в том и ещё вот в этом, затащила его в первую попавшуюся лавку с тканями, где очень быстро выбрала лёгкий голубой ситец, так похожий оттенком на его горящие глаза.

Платье я сострочила простое силуэтом, но по-своему изящное, и Дезире даже не мешал своими удивительными идеями и поцелуями.