Черный русский. История одной судьбы

Затем Фредерик поклялся Кодолбану, так же как перед этим, по его словам, поклялся жене, что с него достаточно. Что бы ни случилось в Константинополе, он больше никуда не поедет. Здесь он умрет, объявил он, «покорив босфорские ночи», согласно цветистому пересказу Кодолбана. «Итак, присоединишься ли ты ко мне?» – завершил он со своей незабываемой улыбкой.

Весьма впечатленный энергичностью Фредерика, Кодолбан решил отложить отъезд из Константинополя и, в память об их общем прошлом, согласился работать в «новом „Максиме”», как он это себе представил, – в ночном клубе, названном в честь своего знаменитого московского предшественника. Но Фредерик был не готов так спешить: «Пока не „Максим”. Нужно двигаться медленно при известной доле везения, – объяснял он. – Я собираюсь начать со „Стеллы”».

* * *

Несмотря на физическую и культурную дистанцию, которую преодолел Фредерик, он обнаружил, что Пера – на удивление подходящее для него место. Там находились все западные посольства, равно как и самые важные коммерческие предприятия, банки, модные рестораны, бары и магазины. Многие здания на главных улицах были высотой в полдесятка этажей, из светлого камня и европейские по стилю. Население было пестрым; помимо турок много было греков, армян, евреев и тех, кого называли «левантинцы», то есть коренных жителей европейского происхождения. Даже хотя устный турецкий не был похож ни на что из того, что Фредерик прежде слышал, а его письменная форма в арабском алфавите была для него и вовсе невразумительна, языком коммерции и вторым языком городской элиты был французский, на котором он свободно говорил. Это намного упрощало жизнь и работу в Константинополе.

Вскоре Фредерик также обнаружил некоторое сходство между Константинополем и Москвой, связанное с тем, что оба города соединяли в себе Восток и Запад, старое и новое. Несмотря на свои европейские черты и космополитизм, дореволюционная Москва часто поражала приезжих своим восточным обликом – из-за незнакомой архитектуры многочисленных храмов и традиционных нарядов крестьян, священнослужителей и других экзотических типажей. Точно так же и в Константинополе магазинные вывески на французском на Гранд рю де Пера, центральной магистрали европейского района, а также автомобили, трамваи и люди в деловых костюмах – все говорило: «Запад». Но на каждом шагу встречались напоминания о том, что Константинополь находился на границе континентов и культур – например, часто попадались мужчины в фесках, типичных османских красных шапочках с кисточкой.

Как и Москва, Константинополь имел собственный «звуковой ландшафт», дающий гостям города понять, насколько далеко они забрались. Но вместо хора церковных колоколов, обозначающего суточный цикл богослужений, здесь был только мужской голос, который пять раз в день с высоты минарета звал верующих на молитву. Муэдзин начинал с напева сладкозвучным тенором: «Аллах акбар», то есть «Бог велик» – который переходил в колеблющееся глиссандо, медленно поднимающееся и снижающееся, словно чайка, парящая над Золотым Рогом. Заключительные слова муэдзина: «Ла илаха илла аллах» («Нет иного божества, кроме Единого Бога») – затухали и растворялись в шуме города: стуке колес и копыт по булыжнику, громыхании и скрипе трамваев, трезвоне клаксонов автомобилей, водители которых гнали по узким улочкам между кричащими торговцами, расхваливающими свой товар.

Простой подъем по крутым улицам от Галаты к Пера напоминал проход через этнический калейдоскоп. Гарольд Армстронг, один из многих английских офицеров, служивших в союзнической военной администрации города, зафиксировал это ощущение (пусть даже его восприятие было не лишено западного высокомерия).