Первым снегом город нежно пеленаетсяи, довольный, улыбается во сне.Каждый раз мне почему-то вспоминаетсябелый снег военных лет, блокадный снег.Он летел из туч, зенитками распоротых,а внизу планета корчилась в огне,и росли дымов всклокоченные бородыи коптили белый снег, блокадный снег.Да, он был тогда и чёрным, и в подпалинах,и от крови розовел, как человек,был покрыт кирпичной пудрою в развалинах,но во сне я вижу только белый снег.Белый-белый, он лежал на серых лицахи не таял, и не капал с мертвых век.Если б мог живой водицею пролитьсяна блокадников погибших белый снег!Сквозь дыру в картоне, вместо стёкол вставленном,он летел в кровать холодную ко мне,и меня, ещё живого, белым саваномпокрывал и согревал блокадный снег.Помню Ладогу бескрайнюю, застывшую,настороженной трёхтонки нервный беги надежду выжить, вновь в душе ожившую,а вокруг – слепящий белый, белый снег…Те снега давно сошли, и нет в музеях их.Зреют новые снежинки в вышине.Но не тает почему-то в волосах моихбелый снег, военный снег, блокадный снег.
15 апреля 1942 года
Пятнадцатого апреляв блокаде пошёл трамвай.Звонков разлетелись трели:«Бодрись, Ленинград, оживай!»Всю зиму мы этого ждали,валясь от голода с ног,бредя через город, мечталиуслышать трамвайный звонок.Пятнадцатого апреля,подняв тёмной шторы край,мы с мамой в окно смотрелии ждали первый трамвай.Объяты тревожной мглою,шептали: «Ну, где же он?»И вот, заискрив другою,проехал красный вагон!Он ехал, гудя мотором,на стыках рельсов стуча,с тем милым шумом, в которомживой Ленинград звучал.Я радостью просто взорвалсяи деда начал будить:«Вставай! Ведь ты собиралсяприятелей навестить.Вчера ты мечтал, как встанешьи тихо пойдёшь на трамвай,назло дистрофии дотянешь.Трамваи пошли! Вставай!»Но он спал, спокойно, без храпа,хотя и лежал на спине.А мама вдруг крикнула: «Папа!..»Потом простонала: «Нет… Нет!..»Погладила лоб его стылый,сказала: «Пусть спит… Не мешай…Его уже смерть посадилав свой чёрный трамвай…»