Черный спутник (СИ)

  - А кто так коня назвал? - поинтересовался Мора.

  - Сам хозяин и назвал, - отвечал конюх.

  - А почему остальные - Люцифер, Буцефал, Вельзевул, Агасфер еще есть - а этот Афоня?

  - Потому что Ксенофонт. В честь первого апологета безтрензельной езды.

  Получив коня, Мора принарядился - бедненько, но чистенько - надел новые ботфорты и приступил к примерке носа. В комнатке Моры давно выстроилась батарея притираний, белил и разноцветных пудр - как у барышни. Мора достал из тряпицы гуттаперчевый нос, снял с себя повязку - ноздри обрезаны были не до кости, но все равно заметно. После недолгой подгонки пилочкой и посадки на клей нос сел как влитой. Мора законопатил стыки с кожей - вышло не страшнее, чем у тех, кто болел оспой. После слоя белил, только называвшихся белилами и на деле имевших нежно-кофейный цвет, цвет природной цыганской кожи, Мора разными пудрами нарисовал поверх тона свое новое лицо. Уложил волосы в косу и сам себе понравился. Из зеркала смотрел на Мору изящный господин с глазами пугливой лани, с высокими, удивленно-печальными арками бровей и с орлиным носом. В иссиня-черных волосах господина серебрилась волной седая прядь - память о батогах на этапе. Цыган улыбнулся себе в зеркале - сверкнули белые, хищные зубы. Мора взял шляпу и отправился навстречу своей судьбе - верхом на толстом, белом коне Ксенофонте.

  Никому и в голову не пришло не пустить потрепанного, но все еще изысканного щеголя Гийома Делакруа (или, как старый князь это произносил - де ла Кроа) в гостиницу "Святой Петр". У Моры приняли коня и любезно проводили до самой двери номера вдовы Гольц. Мора постучался, дверь отворилась, и Юшка на пороге остолбенел.

  - Маэстро... - только и выдохнул он, - проходи, красавчик.

  - Матрена здесь? Вы что, вместе живете? - Мора огляделся, увидел разбросанные вещи, вперемешку мужские и женские, и прикрытую дверь в смежную комнату.

  - Сам знаешь, что за служба у нас, у секретарей, - подмигнул Юшка.

  Дверь смежной комнатки распахнулась, и на пороге возникла госпожа Гольц, она же атаманша Матрена - высокая, полная, с рябым от оспы лицом, ровесница прекрасной черной пасторши. Платье на Матрене было немецкое, от лучшей портнихи, волосы напудрены, на носу очки, а в руке книжка - как у давешней Готлибовой дамы.

  - Ты читаешь, Матрена? - изумился Мора.

  - Он меня научил, - грозная атаманша чуть смущенно кивнула на Юшку, - секретарь мой...

  Мора и Юшка стояли перед нею, как иллюстрация - "было и стало", такие же разные, как полотна Гейнсборо и Буше. Матрена могла сравнить и сравнила, и калмыцкие ее глаза, столько лет казавшиеся Море прекрасными, потемнели.

  - Что ж ты все не едешь ко мне, Виконт? - низким грудным голосом спросила она, снимая с носа очки, - Видишь, сама за тобой явилась. Здравствуй, золото мое.

  - Ну здравствуй, Матрена, - поклонился Мора и понял, что коронный его поклон теперь навеки отравлен ехидным определением одного старого деда - "как лакей!"

  - Заждалась я тебя, - Матрена обняла милого друга и расцеловала - ближе к ушам, чтобы не размазать краску. Разглядела вблизи - как ценитель картину, - Хороший нос, тебе идет.

  Мора и сам собирался в Москву в ближайшее время, но теперь, когда он увидел на своем месте, рядом с Матреной, простоватого Юшку... Что-то умерло в нем. Но что-то, наоборот, заиграло.

  - Что мне делать у тебя в Москве? - спросил Мора насмешливо, - На паперти сидеть, милостыньку просить?

  - Продешевить боишься? Знаю я, у кого ты здесь служишь, - узкие глаза Матрены превратились совсем уж в щелочки, - Юшка, выйди в спальню.

  Юшка скривился, но вышел. Матрена уселась на козетку, усадила Мору рядом, притянула к себе близко-близко:

  - Нос бы твой не свернуть ненароком... - и прошептала жарко в самое ухо, - Зачем ты гончего у меня просил?

  - А сам он тебе не сказал?

  - Этот скажет... Я не я и лошадь не моя. То ли тебя боится, то ли боится, что будет болтать - никто с ним больше не свяжется. Интригу держит...

  - То дело скучное, политика, - лениво отмахнулся Мора, - меньше знаешь - крепче спишь. Но наварился тогда я знатно. Будет ли еще такое, не знаю.

  - Фуй, малыш, - разочарованно произнесла Матрена, - мало тебе было батогов да рваных ноздрей. Политика...Герцог этот... Поехали с нами, малыш, не марайся. Место есть в карете, в Москве я тебя пристрою. Вот ей-богу, не видно, что у тебя ноздри рваны. А что мне не видно, то и барышни не заметят. Юшка мой дурак, простодыра, без тебя все не то...

  - Я летом приеду к тебе, госпожа банкирша Гольц, - отвечал Мора, отстраняясь,- если хочешь, письма буду пока тебе писать, ты же теперь грамотная, прочитаешь.

  - Уел... - усмехнулась Матрена, - смотри, хозяин твой новый - покруче тебя игрок, лапки-хвостик поотрывает тебе, и выбросит.

  - А я не с ним собираюсь играть, - отвечал Мора. И это была правда.- Дашь мне гончего еще, если попрошу?

  - Что ж не дать, когда ты платишь. Не хочешь сказать, что у тебя за интрига?

  - Пока нет, mein Mutter. Боюсь сглазить. Приеду - все узнаешь.

  - Как тебе будет угодно, золото мое, - Матрена встала, и Мора поднялся следом за нею, - Юшка, выходи!