Черный телефон

Когда Киллиан проснулся, мальчика не было. Рассвело, Киллиан стоял у полуоткрытой двери, и его дыхание уносилось вдаль облачками морозного пара. Пальцы, которыми он держался за край проема, обжигал ледяной ветер, задувало и в подмышку, где в рубахе зияла дыра. Он не знал, где Уэстфилд – впереди или позади, – но, судя по тому, как долго он спал, его уже проехали, и парнишка спрыгнул именно там. Теперь остановок не будет до самого тупика в Нортгемптоне, а туда Киллиан не собирался. Он торчал в дверном проеме под студеным ветром, и временами ему чудилось, что он умер вместе с Гейджем и носится по свету бесплотной тенью. Увы, реальность напоминала о себе затекшей и ноющей от неудобной позы во сне шеей и сквозняком, гулявшим в дырявой одежде.

На вокзале в Лайме железнодорожный коп застукал Киллиана и Гейджа в депо, пока те дрыхли вдвоем под общим одеялом. Он вытолкал их взашей и велел убираться. Когда они замешкались, коп так заехал Гейджу по затылку дубинкой, что тот грохнулся на колени.

Пару дней после этого Гейдж, просыпаясь по утрам, жаловался, что у него в глазах двоится. Его это даже смешило. Он сидел, качая головой вправо-влево, и похохатывал при виде расплывающегося вокруг мира. Приходилось часто моргать и сильно тереть глаза, чтобы прояснить взгляд. А дня через три после происшествия в Лайме Гейдж начал падать. Обычно они шагали бок о бок, а тут Киллиан вдруг обнаружил, что идет один. Обернулся и увидел, что Гейдж сидит на земле, бледный и перепуганный. Они остановились передохнуть в каком-то диком месте – на денёк, не больше, застревать было нельзя, к тому времени Киллиан уже ясно понимал, что им надо как можно скорее добраться до врача. А на следующее утро Гейдж не проснулся, и его открытые глаза с удивлением глядели на реку.

Позже, где-то на стоянке у костра, Киллиан услышал разговоры о полицейском по прозвищу Слизень из Лаймы и понял, что это тот самый коп, который укокошил Гейджа. Слизень часто глумился над бездомными. Как-то раз он заставил их под дулом пистолета прыгать с поезда, несущегося со скоростью пятьдесят миль в час. Известная своими подвигами оказалась личность – во всяком случае, среди бродяг.

А в Нордгемптоне – продолжали у костра – есть такой Арнольд Удав, который чуть ли не хуже Слизня. Потому-то Киллиану туда совсем не хотелось. Простояв довольно долгое время у полуоткрытой двери вагона, он ощутил, что поезд замедляется. Непонятно почему – насколько Киллан мог разглядеть, никакого города впереди не маячило. Может быть, стрелка? Интересно, остановится ли состав? Не остановился, напротив: после серии коротких, дерганых рывков начал снова набирать скорость. И Киллиан соскочил. Поезд шел не так, чтобы медленно, и Киллиан тяжело и неудачно приземлился на левую ногу, аж гравий из-под подошвы брызнул. Нога подвернулась, лодыжку пронзила острая боль. Лицом он врезался в колючий кустарник – и все это молча.

Стоял октябрь, а может, уже и ноябрь, лес вдоль железнодорожных путей был усыпан опавшими листьями цвета ржавчины и сливочного масла. Деревья еще не облетели, то там то сям виднелись алые и огненно-рыжие всполохи. Холодная белая дымка тянулась по земле меж стволов берез и елей. Киллиан посидел на сыром пеньке, бережно обхватив руками щиколотку, пока солнце поднималось выше, и в его лучах таяла утренняя хмарь. Ботинки давно порвались, и он связал их заляпанными грязью полосами мешковины, поэтому пальцы ног так заледенели, что почти ничего не чувствовали. У Гейджа башмаки были получше, однако Киллиан оставил их ему, вместе с одеялом. Он даже пытался помолиться над телом, но не смог вспомнить из Библии ничего, кроме фразы «А Мария сохраняла все слова сии, слагая в сердце Своем»[4], а ведь это про Рождество Христово, а не про смерть.

День зарождался теплый, хотя, когда Киллиан, наконец, встал, в тени сосен было еще свежо. Он шел вдоль путей, пока лодыжка совсем не разболелась, пришлось снова отдыхать, сидя на насыпи. Нога распухла, и, когда Киллиан попытался подняться, ее пронзила острая, похожая на удар тока, боль. Раньше он всегда доверял Гейджу выбор места для прыжка. Он во всем ему доверял.

Вдали меж деревьев виднелся белый домик. Киллиан едва бросил на него взгляд, прежде чем заняться ногой, но теперь поднял голову и внимательно всмотрелся в гущу стволов. На ближней сосне кто-то содрал кусок коры, вырезал на древесине крест и дочерна натер его углем для лучшей видимости. У бродяг не было тайных знаков, как иногда считалось, а если и были, Киллиан их не знал, да и Гейдж тоже. Однако крест вроде этого значил иногда, что тут могут покормить. А Киллиан уже давно ощущал сосущую пустоту в желудке.

Он неловко прошагал сквозь деревья к заднему двору дома и, заколебавшись, остановился на опушке. Облупившаяся краска, закопчённые окна. Вплотную к стенам тянулась грядка – длинный, ничем не засаженный прямоугольник земли размером с могилу.