Черный телефон

Менее всего он ждал сегодня больших известий. Теплый лучистый сентябрь. Что может быть прекрасней. Хотя хорошая погода — всегда напоминание о твоем одиночестве. Малика любила осень. И ушла осенью. Когда ее не стало, Рашид утешал себя тем, что долго не проживет. Он ушел из дома, скитался по ночлежкам, по общагам завода, где работал и был уважаемым человеком. Рашид не был христианином, но слышал, что это называется епитимьей, добровольным исполнением наказания, которое придумываешь себе сам. Пусть так, пусть наказание — за то, что не смог ничего сделать, даже отомстить. Рашид никому не говорил о том, что презирает себя за эту слабость. Для всех он был улыбчивым, теплым, по-восточному красиво стареющим мужчиной, но про себя он знал, что не сделал того, что должен был сделать. Прийти и задушить своими руками того гада, что посмел обижать Малику. Но когда она рассказывала о нем, эта роковая подробность умело вплеталась в узор ее причудливого библиотечного бытия, столь малопонятного Рашиду… Он особенно не вникал. Когда разразилась болезнь, было не до мщений, вся семья металась в поисках панацеи… Они не ожидали, что мама уйдет так быстро. Дочки, сами уже семейные, раскисли, застыли в слезах, словно дочери Лота, — но, в отличие от них, посмотрели они не назад, а вперед. Кем бы они ни были, а все одно теперь — дитя без матери. Что объяснимо — семья у Рашида, не в пример многим, дружная, без дистанций. Все шумно вмешивались в дела друг друга, вспыхивали, мирились, отстаивали свою правду всеми сердечными жилами, но после внезапных приступов миролюбия отступали… Главной примирительной силой всегда была Малика, мать и бабушка.

Поминая ее каждым вздохом своей теперешней бесприютной жизни, Рашид порой пытался малодушно утешить себя тем, что не могла женщина, в которой жила такая мощная внутренняя животворная сила, умереть из-за слов чужеродного случайного ублюдка, который даже не работал вместе с ней, а просто иногда загрязнял собой библиотеку. Преподавал ей в жалком заочном институте, который и закончить-то пришлось просто для галочки. Портил ей нервы, принимая зачеты, — но ведь это всего лишь пшик, формальность! Малика не была бой-бабой, она по-женски держала слезу близко, но это не означало, что она по слабости пасует перед врагом. И тем не менее для того, кто вовремя не защитил ее, — оправдание слабое. Он должен был хотя бы искалечить урода в честной драке, вот только он не попался Рашиду — или женины сослуживицы уберегали его от справедливого криминала. Да и при виде библиотеки его такая тоска брала, что он спешил из нее вон, к своей голодной свободе.

Еще одно потрясение для его девочек… Отец ушел из дома. Отец бродяжничает. Отец бомж. В семейном гнезде осталась младшая с семейством, старшая жила в своей квартире, но они часто собирались вместе. Рашид пытался неловко сгладить тему, объясняя, что уходит, дабы не мешать. Уходит по старому звериному обычаю упокоиться с миром вне дома. Только так он достойно совладает с горем в последней схватке один на один. А среди женского и детского гомона, в чужой семье быть насельником — не по-мужски.

— В чужо-о-ой?! Разве мы не твоя семья, мы тебе не родные?! — стенали дочки в ответ.

Ну как им все объяснишь! Оставалось молча уходить. Оставлять без связи на долгие месяцы, чтобы научились жить без вопросов. Потом он внезапно возвращался, возился с внуками, оставлял деньги. Никаким карточкам и книжкам он не верил, верил только наличности, которая лежит в верном месте — в кошельках или в шкатулке Малики в глубине серванта. Душа тихо плакала от коротких встреч с любимыми людьми, с островком, единственно нужным на планете. Но Рашид не мог жить, чувствуя себя паразитом, отжирающим уют в тесноте. С Маликой ему бы такое не пришло в голову, но теперь кто он? Всего лишь одинокий старик, не защитивший свою женщину.