Черный торт

Монахини сказали ей, что ребенку с такой матерью, как она, не видать достойного будущего. Но она не сделала ничего плохого, пыталась объяснить Элинор. Ее взяли силой. Это не важно, ответили они. Имеет значение лишь то, каким ей видится будущее ребенка. Надо же понимать, что Элинор не сможет найти хорошую работу, а для выживания чем только не побрезгуешь. И ее ребенок вырастет с клеймом на всю жизнь. Словом, важно лишь то, что невинный младенец заслуживает лучшего.

Монахини имели в виду, что ее ребенок заслуживает чего-то лучшего, чем могла дать ему Элинор. Другими словами, новорожденная нуждалась в заботе хорошей матери, а Элинор ею не была.

Она хотела бы сама воспитывать малышку, но, увы, ее вера в свои силы явно вызывала сомнение окружающих. Их представление о ней расходилось с ее собственным. И ведь не поспоришь с тем, что решительность и уверенность далеко не всегда помогают пробиться в этом мире… По сути дела, Элинор не могла утверждать, что с ней и ее ребенком все будет в порядке.

– Значит, у тебя будет лучшее будущее, – сказала Элинор, глядя на свой раздавшийся живот.

Она поклялась себе, что ее дитя никогда не узнает позора.

Ее дитя. Все произошло так быстро. Боль, влага, крики. Потом все закончилось; Элинор произвела на свет создание с длинными пальчиками, маленькой родинкой на бледном лбу и влажными черными прядками. Ребенок трогательно хныкал, и до этой минуты она не подозревала, что можно вот так любить другое человеческое существо.

Она дала дочери имя своей матери и нянчилась с ней шесть недель. При виде ребенка у нее начинали болеть груди, но лишь до того момента, пока розовый, как ракушка, рот младенца накрепко не прилипал к ее соску. Если она не кормила, то, стоя на коленях, скребла полы или стирала, вытирая пот с подбородка краем фартука.

Однажды одна из монахинь велела Элинор надеть ее лучшее платье. Ребенка положили в коляску, потом вместе с матерью посадили в такси и отвезли в офис с желтыми стенами, деревянными картотечными шкафами и плакатами, на которых были изображены товары по уходу за младенцами. Находящаяся там женщина дала Элинор подписать какую-то бумагу и взяла у нее ребенка.

– Нет, подождите, – сказала Элинор. – Можно мне просто…

Стоило женщине с ребенком на руках выйти в коридор, как хныканье перешло в громкий плач, и Элинор тоже расплакалась.

– Ш-ш-ш, перестаньте, – бросила на ходу монахиня. – Ведите себя как леди.

Элинор покинула приют для матерей-одиночек с твердым намерением однажды разыскать своего ребенка, найти способ вернуть его. С того дня, что бы она ни делала, ее не оставляла одна мысль: надо приложить все старания, чтобы суметь самостоятельно позаботиться о малышке. Элинор нашла пансион, получила секретарскую должность, из экономии ходила на работу пешком и, конечно, не по тем улицам, где в витринах вопреки законам вывешивали надпись: «Черным, собакам и ирландцам вход воспрещен».

Элинор питалась консервированной рыбой и фруктами, и ей удалось скопить немного денег. Через несколько месяцев она попыталась найти агентство по усыновлению, забравшее ее ребенка, но оно сменило адрес. Она поехала в приют, умоляя сестер монахинь сообщить ей, куда отправили ее дочь, но они стали угрожать ей полицией, называя ее психически неуравновешенной.

После этого ни одно из благ, встретившихся на пути Элинор, – ни любовь мужчины, ни радость нового материнства, ни погружение в море – до конца не успокоит глубинное течение, возникшее в ее душе и тянущее вниз.

В самые беспокойные ночи Элинор снилось, как она возвращается к дверям приюта для матерей-одиночек и заглядывает в пустую детскую коляску – не появился ли там каким-то чудом ее ребенок?

Миссис Беннет

Годы спустя я узнала, что в разных частях страны были и другие молодые женщины вроде меня – матери, считавшие, что их вынудили отдать своих детей. Но в то время об этом беззаконии не было известно. Я, к примеру, на протяжении многих лет пребывала в неведении, пока не начали появляться сообщения в газетах.

До сих пор помню дни после того, как ее у меня отобрали, и я бродила по улицам, присматриваясь к каждой матери с коляской, силясь увидеть, нет ли там моей крошки, останавливаясь, чтобы похвалить младенца, поворковать над ним, просто взглянуть на него… Сжатые пальчики, крошечный рот, всегда ищущий, всегда голодный. И я, одинокая, всегда ищущая, всегда голодная.