Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Как–то раз ко мне прибежал запыхавшийся человек:

— Ночью меня обокрали! — воскликнул он. — Пропала моя одежда! Помоги мне, Кара—Чоно!

Чем я мог помочь ему в почти необозримом лагере?

— Ты ничего такого не заметил, что помогло бы мне выйти на след?

— Ничего!

Случаи воровства в нашей орде можно было пересчитать по пальцам за долгие–долгие годы. Это преступление каралось у нас страшными карами. Потерпевший проводил меня к своей юрте, стоявшей на самом краю лагеря, где отроги Гурелгу сходят на нет и начинается густой лес.

Женщины причитали, а детишки держались за подолы широких материнских юбок и таращили на нас глазенки. Никто из них ничего не видел и не слышал. И вдруг прибежала женщина — вся в слезах и громко всхлипывающая:

— Моего мужа убили. Он лежит мертвый на окровавленных мехах в юрте. Он голый, одежду его украли! Помогите мне!

Только успела она договорить, как появились еще три женщины и, громко плача, принялись стенать: у всех у них тоже убили мужей и похитили одежду. Я услышал, как кто–то у меня за спиной сказал, что начальник охраны, мол, из низов и поэтому не способен поддерживать порядок в лагере.

Выбрав несколько человек из числа охранников, я поскакал с ними в близлежащий лес, потому что предположил, что ночью в орду проникли чужие, которые перед рассветом опять скрылись в густом лесу. Но мы не нашли ничего — ни следов, ни самих чужеземцев. Перед заходом солнца мы вернулись в лагерь, изорвав о сучья свою одежду в клочья. Тропинки в лесу мы не обнаружили и бродили по нему спешившись и ведя лошадей в поводу.

Ночью я расставил между рядами юрт часовых, которым я велел разложить костры, чтобы вся орда была освещена. Золотой Цветок я поселил в одном из шатров Борты, у которого стояли два охранника.

Выйдя из юрты, я столкнулся со старым шаманом и прорицателем Гекчу, который прочел на бараньей лопатке имя Чингисхана. Я спросил, нет ли на небе какого знака, который объяснил бы нам причину ночных убийств и грабежей.

— А еще они избили повара Шикиура, — сообщил мне шаман, — Он только–только проснулся и подумал, что они отправят его в вечные высоты. Он сильно замерз и весь дрожал, потому что его тоже раздели догола! Это еще вчера было.

— Вчера? Почему же мне не доложили?

— Повару было стыдно: он накануне сильно напился. Еще он сказал, что видел только тени, которые били его, только тени, темные тени; он не слышал, чтобы они переговаривались, да и вряд ли тени умеют разговаривать!

— Говорить они не умеют, а издают что–то вроде пения черного дрозда — слушать приятно, понять же ничего не поймешь.

— Он был пьян, Кара—Чоно, а кому вино ударяет в голову, у того разум уходит в ноги. Ведь так у нас говорят?

— Я спросил тебя о знаках, шаман!

Мы присели на большой камень поблизости от озера — это совсем рядом с кедром, под которым Борта учила детей считать. Начал накрапывать дождь.

Женщины и мужчины повыходили из юрт и, задрав головы к небу, подставляли лица крупным теплым каплям.

— В самые молчаливые ночи знаки неба видны особенно отчетливо, — начал шаман. — Вот в такой час я сидел перед своей юртой, прислонившись к еще теплому от солнца войлоку и закрыв глаза. Вдруг в воздухе что–то прошелестело, и я поднял веки. Меня облетела черная ночная птица с красными глазами, потом она еще дважды облетела мою юрту и полетела дальше, размахивая широкими крыльями, напоминавшими на фоне восходившего месяца разорванные черные шали. А потом эта птица села на верхушку самой дальней пустой юрты.

— Откуда тебе известно, что эта юрта пустая, шаман?

— Тысячи юрт стоят сейчас пустыми, — ответил он, глядя мимо меня в какую–то точку в темной пустоте, словно вызывая из нее воспоминания.

— Конечно, тысячи юрт опустели. Но откуда ты знаешь, что именно в этой сейчас никто не живет?

— Черная птица села на острый скат крыши. А разве птица останется сидеть, когда из–под решетки идет дым?

— Ты прав! И что же было дальше?

— Она трижды прокричала какие–то звуки, которые я не знаю, как истолковать. Птица кричала: «Урки–урки–урки!»

Мы смотрели на струи дождя, казавшиеся на фоне костра красноватыми.

— «Урки–урки!» — повторил я. — Небо не желает подсказать нам, что это означает?

— Почему? Оно сегодня уже сказало мне все, бросив мне эту шапку.

Я невольно вздрогнул от испуга.

— Да ведь это чуркинская шапка? Урки… Выходит, божественная птица кричала: «Чуркин!»

— Нет, она прокричала лишь «урки!», а уж небо добавило Ч и Н!

— Племя чуркинов не пришло на назначенную встречу, шаман! Чингисхан тщетно прождал их целую неделю. Откуда же взяться в нашей орде чуркинам и их шапкам?

Шаман промолчал, и мы опять долго смотрели на красноватые нити дождя.

— Отведи меня к юрте, на которой сидела ночная птица.

— Она пуста, Кара—Чоно, я проверял!