Чернышевский

Это была, конечно, перспектива, проникнутая не научным, а утопическим социализмом, но и в этом своем виде программа крестьянской революции, выдвинутая Чернышевским, явилась открытым объявлением войны не только дворянской монархии, но и дворянскому и буржуазному либерализму. Это неизбежно наложило на всю деятельность Чернышевского, во всех ее областях, черты подлинной революционности, придало характер беспощадного отрицания и резкой непримиримости всем его выступлениям, касались ли они общих основ или каких-либо частностей идеологии господствовавших классов. Обе фракции-консервативная и прогрессистская — того класса, который держал в своих руках командные высоты экономики, политики, литературы и т. д., почувствовали себя одинаково задетыми проповедью Чернышевского. Так стал выходец из саратовского протоиерейского гнезда, автор трактата об эстетике и литературный критик — центральной политической фигурой эпохи.

2. РЕФОРМА ИЛИ РЕВОЛЮЦИЯ?

…Но как между различными государствами спор, если имеет достаточную важность, всегда приходит к военным угрозам, точно так и во внутренних делах государства, если дело немаловажно… А от угроз доходит дело До войны.

Чернышевский^{45}.

ЦЕНТРАЛЬНЫМ вопросом всего положения было крестьянское дело. П. П. Семенов-Тян-Шанский, который из своих географических экспедиций вынес привычку к точности наблюдений, а в качестве члена правительственных комиссий имел возможность близко видеть весь ход дела «освобождения» крестьян, в своих «Мемуарах» следующим образом характеризует центр тяжести этого Центрального вопроса.

«…Самые дальновидные из дворян-помещиков великороссийских губерний очень хорошо понимали, (что центр тяжести отданного на их обсуждение дела состоял не в определении личных и юридических Прав… крестьян… что этот центр тяжести находился также не в административном устройстве… крестьянских обществ… Наоборот, весь Центр тяжести крестьянского дела находился, в глазах (дворян-помещиков и самих крестьян, в разрешении аграрного вопроса, а именно в определении прав обоих, доселе неразрывно связанных между собой крепостными узами сословий на земли их кондоминиума (совладения. — Л. К.). называемого поместием, на которые оба эти сословия заявляли свои неотъемлемые, по их мнению, права»^{46}.

Два «сословия» заявляли свои «неотъемлемые» права на землю — в этом, действительно, заключалась сущность вопроса, поставленного экономическим крушением крепостного хозяйства. Личные и юридические права крестьян, а равно и административное устройство, говоря же общее и шире — устройство политическое находилось в непосредственной связи с этим вопросом о том, как будет решаться и как решится столкновение крестьянских и помещичьих интересов в споре о земле. Среди современников крестьянской «реформы» был один человек, отдавший себе полный отчет, во-первых, в связи политического устройства и борьбы за землю и, во-вторых, в том обстоятельстве, что предъявление двумя «сословиями» своего права на ту же землю есть как раз тот имеющий «достаточную важность» спор, в котором отстоять свое право можно лишь «прибегнув к военным угрозам», а далее и к «войне».

Этим человеком был Н. Г. Чернышевский.

Его историческое величие, прямо пропорциональное колоссальной тяжести впервые сформулированной им задачи, которую русский народ решил лишь через несколько десятилетий после его смерти, и заключается в том, что при первой же попытке крепостничества «облагодетельствовать» народ реформой «сверху» он сумел в ней, в этой «реформе» разглядеть голую попытку крепостническое самоукрепления, сумел разоблачить всю мизерность, все своекорыстие, всю контрреволюционную сущность воспевающего «реформу» либерализма, сумел, наконец, в борьбе и с крепостничеством и с либерализмом сформулировать принципы действительно революционной политики. Не им открывается история русской революции, но он открывает собой историю русского демократического революционного движения и, что еще примечательнее, он открывает эту новую и славную страницу революции как раз в тот момент, когда старые дворянские элементы последней— от оставшихся в живых декабристов и вплоть до Герцена— оказываются почти сплошь увлеченными потоком идущего сверху «обновления».