Чернышевский

Апеллируя к революции в такой момент, Чернышевский не только бросал вызов всей «реформе» и всему торговавшемуся о «реформе» либерализму русских помещиков, не только концентрировал на себе всю злобу и ненависть разоблачаемых бюрократических и либеральных «обновителей», «освободителей» и «народолюбцев»; он клал принципиальную грань между реформистскими и революционными методами обновления страны, между прусским и американским типами ее развития.

После провозглашенного Чернышевским разрыва с либерализмом эта грань уже ни разу не могла стереться. Наоборот. Она должна была все более и более разрастаться. И если искать первых звеньев того столкновения политики, отражавшей интересы народных масс, с либералами, которое характеризует все революционные эпохи в Истории России, то этих первых звеньев надо искать в ожесточенных литературных схватках Чернышевского с либерализмом.

Что же обозначал уход Чернышевского в революционное «подполье»? Почему это «подполье» так не нравилось либералам, даже тем из них, которые (как Тургенев, а в первые годы издания «Колокола» и Кавелин) сочувствовали тоже «подпольным» изданиям Герцена?

Потому что уход Чернышевского в подполье обозначал апелляцию к революционной самодеятельности масс, — мотив совершенно чуждый не только Тургеневу или Кавелину, но и Герцену.

Теперь мы уже знаем, что история оправдала Чернышевского. Это случилось не так быстро, как того ожидал Чернышевский. Это не Изменяет того, что либеральная мысль была совершенно права, когда видела в Чернышевском своего опасного, живучего и сильного врага: она прозревала в нем отражение крестьянской массы, которую либерализм готов был — по-своему — «облагодетельствовать», но которую он отнюдь не желал видеть активной и самостоятельной политической силой.

В расхождении Чернышевского с либералами дело было не в социализме. Он не ждал от них социализма. Дело шло об аграрной программе и об их отношении к методам политического переустройства России.

В среде тогдашних либералов не было ни одного голоса за признание при «освобождении» собственностью крестьян той части земли, которая находилась в их фактическом владении при крепостном праве. Наоборот. Либералы сходились с крепостниками в признании «неотъемлемых прав» помещиков на всю землю. Основной вопрос о том, как должна быть распределена земля данного поместья между помещиком и крестьянами, согласно и единогласно решался и либералами, и крепостниками в том духе, что крестьянство никаких прав на землю не имеет. Разногласие начиналось только с вопроса о том, что будет выгоднее для помещика: «освободить» ли крестьянина без обязательства купить у помещика необходимый первому участок земли или уже при самом «освобождении» обязать крестьян покупкой этой земли. Тут вступали в свои права различия в хозяйственных интересах различных групп самих помещиков.

Черноземное дворянство, ценившее выше всего землю и готовое ее обрабатывать вольным трудом, стояло за полное «освобождение» Крестьян от земли. Дворянство промышленных, нечерноземных губерний стояло за обязательную покупку крестьянами части помещичьей земли. Это называлось «освобождением крестьян с землею», и люди, стоявшие за подобный план «реформы», почитались либералами. Глава этих либералов, Унковский, обосновывая этот план, писал: «…Справедливость требует, чтобы помещики были вознаграждены как за землю, отходящую из их владения, так и за самих освобожденных крестьян». «Выдача же капитала, — пояснял далее этот либеральный «освободитель», — необходима для поддержания помещичьих хозяйств и приспособления их к обработке наемными руками». Превращением крестьянской «души» вместе с принадлежащей ей землей в капитал-назвал впоследствии эту операцию историк-марксист^{47}, и был прав. Но первым, кто понял эту подлинную суть «реформы», указал на нее и восстал против нее, был Чернышевский.

Столь откровенно выраженная мотивировка либеральной аграрной программы отнюдь не была личным достоянием Унковского. Известно, что первенство здесь принадлежит главе тогдашних либералов, сотруднику «Колокола», профессору Кавелину, идею которого о выкупе крестьянских наделов либеральная русская историография неизменно называет его «бессмертной заслугой в истории великой эпохи».

Либеральная мысль того времени выше этого Проекта не поднялась. Мало того. Она оказалась очень удовлетворенной и тогда, когда соответствующие ухудшения позволили правительству принять этот проект и ввести его в «Положение 19 февраля». Тургенев, которого нельзя упрекнуть в увлечении петербургскими реформаторами, поторопился уже через полтора года после 19 февраля записать: «Не должно забывать, что какие бы ни были последствия от «Положения» для дворян, — крестьянин разбогател и, как они выражаются, раздобрел от него»^{48}.