Чернышевский

Негодование Чернышевского против либеральных сторонников «реформы» было предвосхищением того революционного протеста против основ «реформы», который зрел и назрел в широких народных массах в течение ближайшего полустолетия. Ясно и то, почему Чернышевский не находил нужным «горячиться» по поводу того, «кто станет освобождать крестьян — либералы или помещики». «Вопрос поставлен так, что я не нахожу причин горячиться», — писал он. Вопрос должен быть поставлен иначе, должен быть выведен за пределы торгов либерализма и крепостничества за счет демократии; а поставить его иначе может лишь самодеятельность трудовых масс, рассуждал Чернышевский, и все больше и больше искал путей общения с последней. Он нашел этот путь, спустившись в подполье: его ближайшие ученики под непосредственным его влипнем стали основателями первого общества со знаменем «Земля и воля», а ему самому принадлежит первое в русской истории непосредственное обращение— «к барским крестьянам». Этим он наметил путь всего дальнейшего развития русской революционной мысли, поскольку она высвобождалась из-под власти либеральных иллюзий.

Не иначе обстояло дело и в политической области. И тут Чернышевский не видел причин «волноваться», поскольку вопрос оставался в границах спора крепостников и либералов. И здесь единственный вопрос, который его действительно волновал, заключался в том: имеются ли достаточные силы, чтобы выйти за пределы спора либералов с крепостниками.

В эпоху, когда наиболее спутаны были представления о связи между характером экономической реформы и характером тех политических сил, которые ее проводили, Чернышевский по-материалистически представлял себе связь экономики и политики в решении крестьянского вопроса.

Уже в 1859 году Чернышевский непосредственно связывает общей цепью и крепостное право, и те силы, которые провозгласили крестьянскую реформу. «Все это, — пишет он в статье «Суеверие и правила логики», перечисляя российские нехватки, — все это и не только это, но также и крепостное право, и упадок народной энергии, и умственная наша неразвитость, — все эти факты, подобно всем другим фактам нашего быта, коренную, сильнейшую причину свою имеют в состоянии нашей администрации и судебной власти». И он еще яснее определяет эту «коренную причину», когда, иронизируя над негодностью русского языка к выражению известных понятий, пишет: «Азиатская обстановка жизни, азиатское устройство общества, азиатский порядок дел — этими словами все сказано, и нечего прибавлять к ним»^{55}.

Нужно вспомнить, что это говорилось в то время, когда даже Герцен связывал все свои надежды с тем обстоятельством, что абсолютизм легко может «выбрать» путь народной политики, чтобы понять, как далеко ушел Чернышевский в своих политических взглядах от массы либерального общества.

Политические домогательства дворянства в эпоху «освобождения» крестьян в обеих своих формах — крепостнической и либеральной — исходили из одного и того же источника, из стремления оказать непосредственное влияние на ход крестьянской «реформы». Борьба вокруг экономической программы реформы внутри дворянства должна была отразиться и на характере его политических притязаний. Крепостники мечтали об аристократической олигархии, либералы непрочь были в своей борьбе с крепостниками фигурировать в качестве «народных, бессословных представителей». Но и самые крайние либералы не посягали на изменение самого характера власти. Драгоманов, которого трудно заподозрить в неумеренности, ссылаясь на самое «решительное» из либеральных выступлений той эпохи, на «адрес» тверского дворянства, писал: «Необходимо помнить, что движение, какое происходило тогда в дворянских собраниях, имело в виду не столько собственно конституцию, сколько именно реформу, полицейскую, судебную, административную, организацию земского самоуправления и т. д.».

Но все эти «реформы», неизбежно связанные с основной — крестьянской «реформой», так же мало соответствовали интересам крестьянской демократии и так же мало способны были ее удовлетворить, как и само «освобождение».

Это несоответствие было настолько ясно, что его понимал не только Чернышевский, он и Кавелин. Выводы их были очень различные, конечно. В то время как Чернышевский (понимал «волю» так же широко, как понимал «землю», Кавелин ярче других выразил либеральный страх перед волей, рекомендуя дворянству самоуправление как предельный лозунг.

Для характеристики либерализма эпохи Чернышевского не может быть ничего (более интересного, как письмо Кавелина к Герцену от 18 апреля 1862 г.