Чертоги Казад-Дума (СИ)

Страх ушел тогда, когда Красная Колдунья начала петь. Вначале орк даже не ухватил мотива – настолько тихо шептала слова заклятья Ниар. Они слетали с ее губ и тонули в ночной тишине едва различимым шепотом. Потом в песнь начали проникать краски, и мир вокруг Больга зазвенел музыкой, постепенно нарастающей, живой, яркой. Голос чародейки преисполнился силой, слившись с гулом вселенной. Больг не понимал, о чем повествует песнь Ниар, но чувствовал весомость и мощь произносимых слов. Каждый звук, каждое придыхание и каждая пауза имели смысл. Трели ночных птиц проникали в призыв волшебницы, стрекот насекомых и даже далекое журчание воды вкладывались в общую картину музыки…

Больг не знал, как долго пела Ниар, когда тела его коснулась магия. В этот раз она не таила в себе опасности: золотые струи чар обхватили его шелковыми нитями, накрыли голову звездной паутиной, оплели руки лентами света. Глядя на ладони, орк зачарованно следил за искорками огня – будто живые мотыльки они оседали на серую кожу и впитывались в нее каплями росы. Так продолжалось до тех пор, пока все естество урука не заполнил чарующий своей красотой и вечностью свет, вслед за которым пришли упомянутые Ниар страдания.

Боль была мгновенной и удушающей. Кости будто наполнились расплавленным свинцом, кровь закипела, обратилась в яд. Повалившись на руки, орк крепко сцепил челюсти, загоняя в себя оглушающие сознание вопли. Будто охваченный предсмертной лихорадкой, внутри пылающий от жара и удушья, Больг на секунду подумал, что чародейка обманула его, вместо спасения одарив несчастного смертной карой. Но потом он увидел.

Привычные уродливые конечности, пульсирующие ослепительным сиянием, стремительно меняли свои очертания. Кривоватые и толстые пальцы становились тоньше, изящнее. Длинные когти, черные и обглоданные, втягивались внутрь, округлялись, наливались здоровым блеском. До сих пор серая кожа, изъеденная струпьями, сплошь покрытая шрамами и язвами, обретала гладкость и белизну. Тело Больга перерождалось. Приободренный и уверовавший, урук с новой силой принял на себя болевой удар, упрямо сдерживая в груди крики.

Когда песнь Ниар окончилась, наступило утро. Чернокровый не знал, терял сознание или нет – все произошедшее в его памяти отпечаталось туманными воспоминаниями о снедающих мышцы спазмах, о бесконечных и отчаянных попытках не потерять рассудок. Он пришел в себя тогда, когда первые лучи солнца уже коснулись земли.

Открыв глаза, орк в первую очередь увидел перед собой бесконечную синеву неба. Благословенная прохлада, остудившая измученное тело, целительным одеялом укрыла несчастного. Боли больше не чувствовалось. Зато ощущалась непривычная легкость и незнакомая истома. Понежившись на траве еще какое-то время, Больг с удивительным спокойствием и восхищением глядел ввысь, провожая долгим взглядом затухающие огоньки звезд.

Решив же подняться, орк неловко перевалился на бок. Опершись на изящную пятипалую конечность, с удивлением понял, что дарованное Ниар тело не только сильно, но и крайне выносливо. С улыбкой на устах взмыв на ноги, урук пошатнулся с непривычки. Поймав равновесие, замер на месте, пальцами ног чувствуя мокрую от росы траву.

— Принцесса Дор Даэделота, — он намеренно произнес мысли вслух, привыкая к новому звучанию собственного голоса. Глубокий и чистый тенор поразил чернокрового своей вкрадчивостью. — Воистину, Саурону не понять твоей силы…

Переполненный воодушевлением, радостью и счастьем, Больг громко расхохотался, вскинув руки к небу. Любуясь миром, принялся танцевать на лугу в солнечных лучах нового дня. Вновь рожденный, еще не видевший собственного отражения, он вкушал прелесть дара Красной Колдуньи и молился ей, как привыкли Эльдар молиться Варде. Снова и снова восхваляя имя Ниар, принцессы Дор Даэделота, Больг без колебаний решил, чью сторону примет в решающем бое.

Таким было решение первого из Авари Третьей Эпохи, таким оказалось слово первого Кинн-Лаи возрождающихся сил Белерианда. Оно запечатлелось на полотне судьбы чернильным пятном и обещало остаться неизменным до конца сущего.

И никто не в силах был изменить предрешенное.

И никто не в силах был изменить предрешенное. Во всяком случае, так казалось. Траин уже начинал сомневаться в неколебимости постулатов своих предков. Глядя на каменные двери, за которыми крылось сокровище Миас, гном задумчиво мычал себе под нос, вспоминая Саурона.

Колдун явно рассчитывал застать Ниар врасплох, настроив орков Мории против ее семейства. Азог старался исполнять волю хозяина достойным образом: всячески подначивая собратьев, он рассказывал абсурдные истории о Миас и не чурался лишний раз опорочить Анаэль. Чернокровые день ото дня теряли веру в новых хозяев, помышляя бунт. Они готовились, точили ножи, планировали, ждали вестей с Мордора. А Анаэль, все явно замечающая и все явно понимающая, будто бы и не видела угрозы. С завидным хладнокровием бессмертная продолжала подыгрывать Азогу. Последний факт особенно сильно пугал гнома. Ведь получалось, что не только Саурон имел в запасе жутковатый план мести.