Чертополох. Философия живописи

Образ миледи и ее интрига формируют продолжение романа: с миледи мушкетеры будут бороться всю жизнь. Поначалу читатель удивлен: четыре храбреца состязаются с одной женщиной. Но это не женщина, это сама война. Так Дюма определил природу войны; война – проститутка, ненасытная кокотка, мстительная дрянь. Из заурядной авантюрной повести возникает рассказ о судьбе дворян во время европейской бойни, когда преданы идеалы чести. Миледи олицетворяет бойню: она – двойник политика Ришелье, но она страшнее, потому что бессмертна. Миледи невозможно убить: она оставляет сына, ставшего таким же демоническим злодеем, а после смерти Мордаунта уже в последней трилогии появляется сын графа де Варда, любовника миледи, и этот косвенный потомок продолжает ее коварное дело.

Так и сама Тридцатилетняя война меняла поля сражений, меняла полководцев и даже конкретные цели, но это была все та же война – беспринципная и не знающая пощады.

О Тридцатилетней войне пристало бы рассказать современникам той войны, но свидетелю, как правило, видны лишь детали, а война была тотальная, столь же всеохватная, как мировые войны в XX веке. Агриппа д’Обинье в «Трагических поэмах» показал эпизод, предшествующий Тридцатилетней войне, религиозную резню, но то лишь фрагмент раздора; а Дюма написал всю динамику событий: интриги Фронды и имитацию революционного сознания; описал эволюцию национального государства от феодального общества к абсолютистскому. Он показал, причем предметно, как для построения вертикали власти приносят в жертву все: религию, мораль, общество. Нечто подобное совершил за пятьдесят лет до этого Фридрих Шиллер, написав «Историю Тридцатилетней войны». Шиллер, человек методический, почувствовал, что без описания тотальных реформ европейского сознания невозможно понять нынешний день. Как же получилось, что человечество заявило о возвышенных намерениях, и чем все кончилось? Словно разбили красивую вазу Ренессанса на тысячу осколков, и мир рассыпался.

Шиллер – философ, а Дюма – беллетрист, он писал поверхностно, играя. Возможно, по наивности он написал вещь, равную «Дон Кихоту» Сервантеса, подлинно возрожденческое полотно, в котором этика и честь противопоставлены низменной реальности, любовь небесная противопоставлена любви земной, идеал рыцарства противопоставлен расчету империи. Мушкетеры, подобно Алонсо Кихано, перерастают свою земную ипостась, становятся символами высокого долга человека перед историей.

Дюма – беллетрист, он никак не мог быть гением Возрождения, каким предстает в данной трилогии. Впрочем, и Сервантес не собирался писать роман такого масштаба: Дон Кихот начинался как потешная история безумца. Страшно вымолвить, но даже величайший писатель мира Франсуа Рабле, продумавший все до запятых, даже он не сразу свыкся с собственным замыслом: эпос о Гаргантюа и Пантагрюэле начинался с коротких выпусков фельетонного содержания. Не собирался писать моралистического романа о нравах и Диккенс, когда начинал выпускать комиксы о похождениях Пиквика. Не думал и Гашек о том, что похождения Швейка станут самой полной картиной Первой мировой, ее наиболее скрупулезным анализом. Видимо, замыслы такого масштаба вызревают подспудно: их начинают с анекдота, но завершают работу созданием храма.

Как бы там ни было, Дюма создал эпос сервантесовского и раблезианского пафоса и попутно написал энциклопедию времен европейской войны. На примере эпопеи Дюма мы видим основополагающий алгоритм эпохи барокко и маньеризма, видим, как из театральной маньеристической истории вырастает грандиозное трагическое произведение, эпос времени.

Так, вероятно, достигается самая высшая ступень реализма, на эту ступень поднимались и Веласкес, и Эль Греко, и Жак Калло, и Рембрандт, начинавшие как галантные куртуазные жанровые мастера, но доходившие в своем творчестве до крещендо реализма. Посмотрев на Дюма и его героев, взглянем теперь на художника, нарисовавшего время Ришелье и осаду Ла-Рошели. На примере творчества Жака Калло, описавшего события, изложенные в «Трех мушкетерах» изобразительными средствами, динамику – от маньеризма к великому реализму – проследить легко.

3

Мы все знаем иллюстрации к эпопее Дюма – как правило, воспроизводят куртуазные картинки французского художника XIX века Лелуара. Последующие иллюстраторы Дюма подражали Лелуару, а он сам подражал великому французскому художнику времен Тридцатилетней войны – Жаку Калло.