Чертополох. Философия живописи

Жак Калло был родом из Лотарингии, герцогства сугубо католического, вотчины де Гизов, родины Католической лиги, края не сентиментального. К слову будет сказано, Лотарингия во время Тридцатилетней войны была оккупирована Людовиком, поскольку формально подчинялась германскому императору. Подобно всем небольшим государствам, Лотарингия стала жертвой глобального передела карты, ее разграбили и унизили ради объединения французских земель. Основания насилия в свое время сформулировал еще отец Людовика XIII Генрих Наваррский, сказав: «Я не возражаю, чтобы все земли, в которых говорят по-германски, отошли к Германии, в которых говорят по-итальянски, отошли к Италии, но те земли, в которых говорят по-французски, должны быть моими». Это стало оправданием всех аншлюсов на века вперед, и его внук жесточайшим образом присоединил Лотарингию к Франции. Сегодня Жак Калло считается гением французского искусства, но это, безусловно, лотарингский мастер. Лотарингский стиль рисования (подобно, скажем, феррарскому стилю в Северной Италии) имеет свою специфику: это суровый, въедливый в деталях, не умильный стиль.

Жак Калло был графиком, не живописцем, то есть он был в большей степени хронистом событий, нежели многие его современники. Он занимался офортом, работал иглой по медным доскам, его офорты, кстати сказать, коллекционировал Рембрандт. В отличие от великого голландца, Калло не был сентиментален. Графика Рембрандта трепетна, мы помним героев, которые трогают наше сердце. Калло оставил нам сводки событий, телетайпную ленту; в этом сказался своего рода снобизм – он не унижался до сочувствия. Он нарисовал все, что явила на обозрение эпоха: осаду мятежной Ла-Рошели, штурм острова Ре, высадку Бекингема, пришедшего на помощь ларошельским гугенотам. Калло изобразил – пожалуй, впервые в истории Европы, почти за двести лет до Гойи, за триста до Георга Гросса – бедствия войны; нарисовал лесных разбойников, мародеров, ландскнехтов, бродяг, беженцев. Он описал общество войны. Ведь война формирует общество: генералов с закрученными усами, дам на балах в Тюильри, повешенных на виселицах Гревской площади. Жак Калло рисовал циклами, его цикл «Большие бедствия войны» – это величайшие свидетельства европейского варварства. Он нарисовал Францию дикарей и убийц, подонков и садистов, но сделал это с поразительным латинским изяществом, не уступающим изяществу Дюма. Помните, как виртуозно Дюма плетет диалоги? Вот и Жак Калло с такой же легкостью плетет свои линии.

Помните фразу из фильма «Фанфан-Тюльпан»: «То было время, когда солдаты грациозно вспарывали друг другу животы, это была настоящая война в кружевах»? Именно эту грациозность изобразил художник XVII века Жак Калло, его персонажи элегантно подвешивают друг друга на дыбу, пытают, сжигают; сотни и тысячи солдат и мушкетеров убивают друг друга и подвернувшихся под руку крестьян, а линия, описывающая зверства, звенит и поет. Но разве леди Винтер, лживая жена Атоса, коварная миледи – разве это не война в кружевах?

Рисование тонкой иглой позволяет изобразить такое количество деталей, что даже внимательным бургундцам (ван Эйку или Мемлингу) было не под силу. Калло прославился тем, что рисовал в буквальном смысле слова массы народа. На каждом из его офортов изображены тысячи (именно тысячи, а не сотни) человек. Даже в крошечной, размером с маковое зерно фигурке он умел передать движение и указать на социальный типаж. «Большие бедствия войны» дают нам панораму, энциклопедию мучений и казней, представляют бесконечные толпы французского народа, любующиеся смертоубийствами. Зеваки затопили все пространство, высунулись из окон, окружили эшафоты: на площади демонстрируют одновременно все виды казней, это своего рода цирк. И никто, ни один человек не плачет. Нарисовано артистично, на первом плане мать колотит сына: вразумление начинается с малого. Мысль, что казни – народная забава, возникает сама собой.

Среди предшественников Калло в листах, изображающих пытки как площадное представление, невозможно не отметить Питера Брейгеля-старшего. Его рисунок (карандаш и индийские чернила на бумаге, хранится в Антверпене) «Правосудие» предъявляет нам подлинную энциклопедию унижений и мучений человека человеком. Подвешивают на дыбе, рубят голову, вливают в рот воду – причем все это на бесконечной, расширенной до горизонта, как Брейгель это любит, площади. Брейгель изобразил коллекцию пыток столь же щедро и подробно, как он изображал набор нидерландских пословиц. Его рисунок (хрупкий и тонкий) был растиражирован в суровую гравюру на металле, которую, несомненно, и видел Жак Калло. Именно Брейгель приучил нас к мысли, что нищета и смерть суть фрагменты общей мистерии, где они могут быть переплавлены в игру и работу.