Чертополох. Философия живописи

«Клятва в зале для игры в мяч» Давида – это требование от короля (Людовика XVI) конституции (ср. конституцию Николая II), здесь позы заимствованы с античных барельефов; «Свобода ведет народ» Делакруа – это про романтические баррикады против Бурбонов, народ ведет мятежная дама привлекательной наружности. Но вот «Семья на баррикадах» Домье – это уже не восстание обобщенного третьего сословия, куда входят и буржуа, и лавочники, и мелкие рантье, и сочувствующие авантюристы. Эта баррикада – не понарошку, не для смены правительств и реставрации королей. Семья на баррикадах поднимает значение восстания до семейного дела, а ничего более величественного, чем семья и преемственность от отца к сыну, европейская история не знает. Юноша, стоящий бок о бок с отцом на баррикаде, – это вам не студент и не взволнованная Марианна с полуобнаженной грудью, эти люди вышли бороться за свой труд, за свой дом и честь. Главный герой Домье – немолодой, крепкий мужчина с высоким лбом – вылеплен как микеланджеловский пророк; чертами, и статью он как две капли воды похож на пророка Иоиля с плафона Сикстинской капеллы. Сомневаюсь, однако, что Домье это совершил сознательно, – просто его рука была сделана, как рука Микеланджело, и рисование они понимали одинаково.

8) Домье создал эстетику труда; он создал картины, которые самой формой, поверхностью, кладкой мазка и линией воплощают и славят труд. Пот на его работах не спрятан.

Домье рисует – как лепит из глины: он наносит контур поверх контура, слоями, подобно тому, как скульптор «набирает объем», наращивает массу скульптуры. Впрочем, выражение «как скульптор» в отношении Домье неуместно – он и был скульптором, одним из величайших скульпторов Нового времени. Сочетание графического дара и дара скульптора не редкость: лишь тот график может считаться совершенным, линия которого наполнена массой, вы видите по линии художника, подразумевает ли он линией объем, или вокруг линии пустота. Плавная, наполненная изнутри упругой плотью линия Модильяни возникла не случайно – Модильяни был и скульптором; той же рукой, какой он держал карандаш, он проходил резцом по камню, он чувствовал линией объем. Бельгийский мастер Пермеке лепил свои модели прежде, чем их написать. Великими скульпторами были Пикассо, Дега и Матисс. Их скульптуры столь же значительны, как их холсты. Скульптуры Домье можно рассматривать как подготовительную работу к графике. Однако его скульптура стала автономным жанром, когда он создал ни с чем не сопоставимые портреты депутатов июльского парламента. Эти произведения скульптурного искусства до сих пор остаются непревзойденными и наиболее новаторскими в искусстве скульптуры, они сочетают точнейшую портретную характеристику, обобщенный тип, шарж на власть и одновременно демонстрируют свободу и страсть художника. Никто никогда за всю историю европейского искусства не вылепил с предельной въедливостью и беспощадностью каждую физиономию, всех подряд – всех членов парламента, рады, думы, всех прохвостов, либералов и патриотов, которые дурят и убивают народ. А Домье это сделал. Он просто поднял карикатуру до монументального искусства. Эстетика Домье – это эстетика открытой формы, прямой речи.

9) Домье был одним из наиболее глубоких социальных философов; он противопоставил революцию войне и труд капиталу. Это не просто художник-марксист, в известном смысле он сделал больше, чем Маркс. Вы всегда можете сказать, что Маркс ошибался, поскольку не знал финансового капитализма и современного трюка с кредитами, но про Домье нельзя сказать, что он ошибался, не освоив еще инсталляций и абстракции. Полнокровные образы его живут, и будут жить всегда, и переживут все гламурные авангарды.

Оноре Домье знали все – им восхищались Бодлер и Гюго, историк Жюль Мишле дал ему поразительную характеристику: «Вы говорите с народом от лица народа», его обожал Бальзак – и тем не менее величие Домье было каким-то неконвенциональным, он стоял особняком. Он не был тем приятным статусным живописцем, которого положено любить.

Нам знаком этот феномен по судьбе Владимира Высоцкого или Александра Зиновьева; статусные салонные литераторы не могли принять тот факт, что бард или немолодой философ – оказались писателями в большей степени, нежели выпускники литинститута. Домье работал в газете, одевался без блеска, говорил без артистизма, плохо видел от ежедневного кропотливого труда у литографского камня – в его облике нет ничего от декоративного живописца в берете с палитрой. В отличие от модных патриотических литераторов тех лет или либеральных журналистов, он никогда и никому не старался понравиться, не заводил полезных знакомств. У него не было постоянной мастерской, а в конце жизни его выселили за долги из дома. Его уволили из газеты – прогрессивные издатели сочли, что он уже «исписался», нарисовал все, что мог. В условиях рынка и желая привлечь модный круг читателей, бойкие издатели «Шаривари» указали на дверь Домье – тому, кто перевернул искусство века, тому, кто написал историю французского общества.