Чертополох. Философия живописи

По скульптурам Донателло, по картинам Беллини мы узнаем, каков был человек итальянского Возрождения, как он двигался, как он улыбался; это – крайне интересный человек. По картинам Гойи можно составить энциклопедию характеров Испании тех лет – попадались разные типы, но это эпоха людей страстных и красивых. По карикатурам Домье мы знаем облик парижанина эпохи буржуазных революций – художник смеялся над ужимками филистеров, но он же написал внимательный портрет третьего сословия. Мастера прошлых веков – Дюрер, Леонардо, Лебрен, Хогарт – видели свою миссию в том, чтобы оставить свидетельство о человеке своей эпохи: они посвящали трактаты исследованию пропорций лица, выделяли основные типы человеческих особей. И мы можем реконструировать облик людей прошлых столетий по свидетельствам художников.

Если вообразить потомка, листающего альбом фамильных портретов человечества, этот потомок ахнет, дойдя до конца двадцатого века. Трудно поверить, что у людей XX века вместо лица была клякса, нос рос из уха, а глаз не было вовсе. Ах, конечно же, принято считать, что искажения сделаны ради того, чтобы передать драму. Если бы было так, то искажение отражало бы кульминацию трагедии: скажем, в момент отчаяния у героя Малевича вместо лица клякса, а в минуты покоя появляются гармоничные черты. Но нет, клякса вместо лица навсегда – клякса не является контрапунктом, клякса – это константа эстетики. Искажение не фиксирует катарсис; напротив, искажение – это отныне гармония. Если в начале века изображение напоминало модель, то в последней трети века искажение человеческого образа сделалось нормой; тот, кто черты человека не искажал (или не стирал их вовсе), современным художником не считался; полагали, что он в плену отжившей эстетики и не нашел свой путь в современность. И действительно, новаторы разрушали привычный образ: буржуазии всех времен нравятся глянцевые льстивые портреты – а кубисты, экспрессионисты и сюрреалисты облик людей корежили. Когда Пикассо спросили, почему он искажает черты лиц, художник ответил (имея в виду заказчиков-буржуа): «Я их пугаю!» Но речь об ином; не о том, что художник эпатирует гламурных буржуев, корежа их облик, – так делали и Лотрек, и Пикассо, и Гросс, и Дикс – речь о том, что облик исчез вовсе. Корежить (то есть видоизменять) можно объект, который существует – но нельзя изменить то, чего нет в принципе. Чтобы понять, что за существо кентавр – соединение человека и коня – надо иметь представление о человеке и о коне; но если такого представления нет, то и кентавр невозможен. Человек – мера всех вещей, говорит Протагор; но что, если человека – нет?

В сказанном можно усмотреть обличение современности – но обличения нет. Произведения современного искусства потрясают – однако это потрясение иного свойства, не то, какое зрители испытывали, созерцая изображения, похожие чертами на них самих. А теперь узнаваемых черт нет. Ну, не странно ли: мы стали лучше, свободнее, здоровее, живем дольше – а лицо наше куда-то исчезло. Не надо ссылаться на фотографию: мол, фотография заменила изобразительное искусство – это принципиально разная деятельность: фотография оставляет механическое изображение, а изобразительное искусство создает образ на основе человеческого лица. Образ в искусстве не буквально схож с человеком, это не копия; образ создавали по канонам человеческого и Божественного облика – а потом перестали. Давайте считать это наивным вопросом потомка, восстанавливающего генеалогию рода: почему человек в XX веке потерял лицо?

Возможно, испытания исказили облик человека XX века, но разве испытания были особенными по сравнению с чумой и Столетней войной? Во время чумы погибла треть населения Европы, однако ужас не повлиял на то, что людей рисовали прекрасными. А вот пятьдесят лет назад изображение западного человека непоправимо исказилось.

Если вспомнить, что человек создан по образу и подобию Бога, становится не по себе – лик творца изуродован. Художники оставляют портреты как память о людях, но через портрет искусство стран христианской культуры говорит о Творце, вдохнувшем жизнь в образы; зритель всегда помнит, что герой произведения похож на самого Бога.

Что прикажете делать с тем фактом, что у скульптурных изображений Генри Мура часто нет конечностей, а обобщенные формы Арпа – вообще лишены антропоморфных черт? Речь идет не о деформациях Микеланджело, не об искаженных пропорциях Эль Греко, не о вычурной пластике Косме Туро, – но о том, что изображается словно иной вид существа, не homo sapiens. Как объяснить, почему скульптуры Джакометти практически лишены тела? Что значат инсталляции Бойса, чугунные квадратики Карла Андре, железные блоки Ричарда Серра? Изображен не человек, а его внутренний мир? Но мы знаем из философии Запада, что тело есть проекция души. Неужели христианский Бог сегодня исказил свои гуманные черты и стал похож на символы первобытных племен?