Чертополох. Философия живописи

Невозможность союза между социалистической партией и студенческими либеральными движениями объясняла многое в европейском понимании освобождения – молодые люди вовсе не хотели перемен. То есть перемен они хотели, и даже радикальных перемен, они переворачивали машины и приветствовали беспредметную живопись, но это все перемены не окончательного характера, а просто шумные. Подростки не желали быть членами буржуазного общества, но и социалистического общества они тоже не хотели. Строили баррикады и рассуждали о свободе – но едва речь заходила о программе, приходили в ярость: желаем свободы вообще! Надоел любой детерминизм! Но какого-то общества вы все же хотите – скажите, какого? Этот вопрос раздражал: довольно демагогии! Европейский путь уперся в стену личной свободы. Ребенок долго выполнял предписания, неожиданно разрыдался и стал кидаться предметами – успокоить истерику никто не мог. Детям надоело все сразу: родители, правительство, история, прошлое. Либеральный бунт против общества стал основанием отставки бесспорного лидера Европы того времени – генерала де Голля (ушел в отставку в 1969 году), и этот буржуазный бунт же стал образцом всех цветных революций следующего столетия. В тот год сформулировали главное в будущих революциях: отныне это бунт элит, и впервые за историю освободительных движений, революция не имеет в виду благо общественное, и у революции нет конкретных требований социального характера (пенсии, образование, медицинское обслуживание, условия труда). Все вышеперечисленное не важно, не важно само общество, не важны любые договоренности – восставали не ради общества и его нужд. Восставали против детерминизма истории.

С этого момента ведет свой отсчет особая революция, не социальная – но эстетическая, изменившая западное сознание куда серьезнее, нежели Манифест Маркса. Победила свобода – но политиков, думающих об обществе, не стало.

Распространена сентенция о том, что не встретишь лидеров того масштаба, что были во время войны или сразу после. Лидеры Европы измельчали ровно по той же причине, по какой революция перестала быть революцией, а скульптура, бывшая героической и антропоморфной, стала декоративной и беспредметной. Западный лидер отныне – такой же скользкий обмылок, как скульптуры Ханса Арпа, такой же флюгер, как мобили Александра Кальдера, такой же твердолобый дурень, как железки Ансельма Кифера. И это верно в той же степени, в какой стать Марка Аврелия или Лоренцо Медичи – соответствует их изваяниям.

Человек бунтующий (см. Камю), вольный европеец, провозглашающий себя – акмэ цивилизации – оказался обречен ходом политической эволюции. О, если бы блаженное состояние бунта площадей длилось вечно! Но подспудно в истории зрел куда более страшный, более дикий и беспощадный бунт.

Шевелилась почва – и разрушенные в ходе мировых войн империи вспомнили о себе опять. Оттуда, из темных недр земли, из дремучего подсознания Европы стал доноситься тревожный шум – то просыпались хтонические монстры империй. Вот уже заговорили о Евразии, вот уже возникли неофашисты, вот уже стали присягать геополитике. И этот шум – идущий из-под тонкой пленки европейского гуманизма – постепенно превратился в грохот: стали вспоминать о зонах влияния, о Халфорде Маккиндере и Хаусхофере, о фашиствующем философе Иване Ильине, о правде почвы. И, наконец, когда заговорили в полный голос о возрождении империй и новом национальном мире – что же смог возразить народившемуся заново монстру европейский гуманистический бунтарь? Он ничего возразить не смог.

Абстрактный человек добился абстрактной свободы – и лишился лица. Черты свободной личности стерлись, и его индивидуальность уничтожена. И когда сегодня он, свободный европеец, столкнулся с агрессивным имперским дикарем, что он может сказать в защиту своей республики? Где стать Давида? Где разворот плечей Брута, где Свобода на баррикадах? Мы остались безоружными – а империя проснулась. И фашизм рядом.

Это парадокс культуры: ибо именно это сегодняшнее искусство считается пиком личной независимости, торжеством индивидуализма. И, однако, ни одного портрета это искусство не создало: перед нами человек свободный – и оттого несуществующий.

Рассказывают, что когда Жорж Помпиду въехал в кабинет де Голля, он прежде всего убрал оттуда все атрибуты правления генерала: классическую живопись, скульптуры и т. п. На стену был водружен абстрактный холст Де Сталя, знаменующий новый эстетический (он же общественный) поворот – к индивидуальному самовыражению, к свободе. Лишь через два года президенту сообщили, что холст висит вверх ногами – поди пойми у этих абстракционистов, что они там задумали.

Президент обрадовался: «То-то, когда я смотрю, то у меня голова болит» – и если у одного президента болела голова от одной картины, можно лишь догадываться, что происходит с головами всего общества, в котором сбиты ориентиры, размазаны черты и все поставлено с ног на голову.