Чертополох. Философия живописи

Кстати, лишенный конкретных черт человек появился не только в западном изобразительном искусстве – но и в так называемом соцреализме. Рядом с лишенными биографий героями Мура и Бэкона возникли безликие изображения советских передовиков производства, абсолютно неразличимых меж собой. Вам не составит труда, глядя на портреты, отличить Эразма Роттердамского от Генриха VIII, а того – от Томаса Мора; вы можете описать, в чем состоит различие этих людей – и все это несмотря на то, что рисовал их один и тот же Ганс Гольбейн. Но вы никогда не сможете найти разницу между двумя изображениями кисти Френсиса Бэкона и вы никогда не скажете, чем один ударник соцтруда отличается от другого.

Вообще говоря, независимое, свободное от общества, существование заставляет платить дорогую цену – Оскар Уайльд подробно описал, как изменяются индивидуальные черты человека, поставившего себя над моралью – тем самым он оказывается и вне законов пластики и гармонии, которые суть всеобщи.

Однако на это положение можно возразить, сказав: герои Ренессанса, разве они не олицетворяют свободное от общества поведение? Разве не феномен отдельного стояния описывают персонажи Донателло и Вероккио, Пизано и Микеланджело? Их стать – разве не вызвана она в том числе и тем, что А. Ф. Лосев называет «своего рода бесшабашностью ранней юности» или «стихией помолодения»? По мысли Лосева – Ренессанс знаменует собой особую привилегию, основанную на гедонистическом чувстве, то, что он презрительно именует «привольной ориентацией среди всех трагедий жизни»; и хотя Лосев тут же оговаривается, «безответственная юность» Ренессанса кончилась довольно быстро, но эта составляющая – некритичного отношения к реальности, окружающей твою привольную жизнь – несомненно, имелась. Лосев характеризует Ренессанс как борьбу между привольно чувствующей себя юностью и стремлением (зрелым стремлением) базировать нормы человеческого поведения на чем-то более солидном, а не только на иллюзорно-свободной личности.

В подтверждение мысли Лосева можно добавить, что независимое существование личности в Ренессансе давалось исключительно дорогой ценой.

Характерным примером является сюжет «Декамерона»: группа молодых людей удалились на загородную виллу поболтать о превратностях судеб – подальше от города, в котором бушует черная смерть. Любопытно, что соседнюю с ними реальность говорящие не обсуждают, вспоминают сотни других историй. Эта пугающая метафора (пир во время чумы, используя слова Пушкина) передает феномен Ренессанса: независимое стояние отдельной личности соседствует с зависимостью большинства людей – население Европы гибло от войн, голода, чумы и разбоев; процветание индивидуальностей достигается ценой угнетения толпы; грабят цех чомпи или соседнюю с Флоренцией Вольтерру – но это происходит на периферии сознания. Драма в представлении поэтов и философов – это то, что происходит с личностями, но не коллизии, случающиеся с толпами. Поэма Данте описывает предательство, обман, скупость, все возможные вариации грехов – это все грехи, совершенные личностями, потому данный казус и становится драмой. Ад есть собрание отдельных наказаний, но не братская могила. Данте написал про созвездие Южного Креста, которое он не мог видеть, как теперь доказано – но описать трагедию масс он не мог, его вселенная – это огромная Италия (с некоторыми вкраплениями античной мифологии), гиперболой раздутая до размеров горнего и подземного мира; но вообразить, что существует нечто за границами мира личностей – не может даже фантазия Данте. Чувства «другого» Ренессанс почти не ведает – это все еще античный крупный первый план сознания, не включающий дальних персонажей, и так происходит, несмотря на изучение перспективы.

И благодаря этому возникал феномен цельной и отдельно стоящей личности. Было ли статуарное свободное положение вполне и совершенно независимым? Или, подобно рабам Микеланджело, силящимся освободиться от камня, но не могущим свободу обрести – личность Ренессанса так и осталась наполовину спрятанной в толще породы, то есть в общественной истории?