Чертополох и терн. Возрождение веры

«…Три вещи могут вернуть Рим к его прежнему – самому лучшему – состоянию: решимость германских государей, иссякшее терпение христиан и турецкое войско у ворот города… Три вещи до сих пор мешают Германии мыслить здраво: бездействие государей, невежество в науках и суеверие народа. Тремя вещами подчиняет себе Рим все: насилием, хитростью, лицемерием. Три вещи изобретены, чтобы выжимать золото из других стран: торговля индульгенциями, несуществующая война с турками и власть папских легатов… О трех вещах нельзя говорить правду: о папе, об индульгенциях и о безбожии… Три рода князей управляют Римом: сводники, куртизаны и ростовщики… Три вещи в избытке в Риме: проститутки, священники и писцы… Три вещи римляне глубочайшим образом презирают: бедность, страх божий и справедливость. Трем вещам в Риме выучат как нигде: пьянствовать, не держать слово и предаваться всяческому непотребству».

Этот насмешливый, ехидный тон присущ всей германской полемической литературе тех лет (сохранится он и в риторике Энгельса, Брехта, Бёлля). Эта интонация вошла и в живопись.

Художник, который пишет алтарь в храме Божьем, не зная этих слов, и художник, который пишет алтарь после чтения этих слов, – это два разных человека. И если перед нами настоящий художник, то он не просто реагирует на внешние обстоятельства, но анализирует их и высказывается.

Творчество Ханса Бальдунга Грина первой декады XVI в. невозможно представить вне конфликта Кельнского богословия и архиепископа Майнца, вне спора вокруг иудейских книг, что самое существенное, вне проблемы империи.

Ханс Бальдунг – нетипичный художник; он, прежде всего, интеллектуал. Всякий крупный художник – интеллектуал: работает с евангельскими и мифологическими сюжетами, по роду занятий должен иметь знания. Но Бальдунг, в отличие от большинства, даже от своего учителя Дюрера, – потомственный интеллектуал, книгочей, выросший в семье правоведов. Его старший брат Каспар – городской секретарь Страсбурга, причем сменил на этом посту Себастиана Бранта; дядя Иеронимус Бальдунг – врач и секретарь императора Максимилиана, к тому же выпустивший книгу теософских афоризмов; другие дяди – юристы и врачи, профессора Фрайбургского, Страсбургского и Падуанского университетов. Один из родственников – канцлер Тироля с 1527 г.; это особая семья грамматиков, законоведов и врачей; Бальдунг с рождения окружен библиотекой.

Его естественное развитие, обусловленное фамильной традицией, вело к богословским и юридическими занятиям, возможно, к медицине. Так случилось, что человек, обладающий книжными знаниями по факту рождения в определенной семье, стал художником. Но, став художником (художникам знание ремесла часто заменяет образование), Бальдунг не перестает быть книгочеем: его гуманитарное образование составляет существенную сторону дарования. Бальдунг думает сложно и рисует сложно. Игнорировать его изощренный способ думания означало бы не понять картин художника. Более того, Бальдунг из семьи законников, участвующих в политической жизни и занимающих высокие должности.

Несомненно, Бальдунг реагирует на политические события – иначе быть не может.

Алтарь во Фрайбурге выполнен мастером в 1516 г., непосредственно после появления книги «Письма темных людей», составленной Ульрихом фон Гуттеном и ставшей общеизвестной.

Привычным утверждением является то, что язык живописи находится в прямой связи с богословием, со схоластикой. Распространено представление о том, что у Рафаэля или даже у Микеланджело были советчики-богословы во время их работы в Ватикане; что касается художников, писавших алтари для храмов или частных капелл, заказчики подробно формулировали заказы – как, скажем, Торнабуоне для Гирландайо, Гонзага для Мантеньи или каноник Монтаньяк для Куартона. Не в меньшей степени язык гуманистов-неоплатоников влияет на живопись; Полициано дает советы Боттичелли, Марсилио Фичино влияет решительно на всех. Все вышеуказанные советы провоцируют не только сюжет, но и стиль – возвышенный, серьезный, как помпезная проповедь.

Но стиль германской живописи складывался иначе. В германской живописи, и это видно по картинам Конрада Витца, Кербеке и особенно Ханса Бальдунга, появились ехидство и язвительность, присущие речи школяров, поэзии шванков. Ни бургундское, ни итальянское, ни провансальское, ни авиньонское искусство не знало этой сатиры, проявившейся впервые, возможно, в Босхе – художнике уже германском, но еще бургундском. Но сатира Босха – это сатира прямолинейная, это обличение и проклятие, это карикатура.