Чертов дом в Останкино

– Зачем? – удивился Крылов.

– Уж не в постели кувыркаться, сударь! – сказала Агата. – Надо как можно скорее вскрыть шкатулку. Иначе с таким количеством шпионов, которые вас окружают, завтра может оказаться слишком поздно.

Петербург. 1844 г.

Крылов замолчал. В наступивший тишине был слышен только скрип пера, которым доктор записывал рассказ. Наконец Галер поставил точку и вопросительно посмотрел на Ивана Андреевича. Тот сидел тихо, уставившись в пол.

– Что? – спросил доктор.

– Я уже говорил, что чары Венеры на меня не действуют. Конечно, так было не всегда. В молодые годы я волочился за дамами не хуже отъявленных щеголей-петиметров. Играл, страдал, вел себя глупо и беспечно. Но потом, годам к тридцати вдруг охладел к нежным наукам.

– Так-так, – отозвался Галер, – отчего это?

Крылов пожал плечами:

– Доктор Гаевский, который пользовал меня за два года до тебя, говорил, что это из-за большого количества желчи. Впрочем, что ваша братия понимает в делах душевных? Оставьте их нам, литераторам, а сами занимайтесь плотью.

– Какая глупость! – возразил Галер. – Как будто доктора не люди. Мало того, скажу вам, что врачи, возможно, могли бы писать романы почище вашего. Ведь мы видим столько страданий человеческих, знаем столько историй, рассказанных у одра болезни.

– Но читателю не нужны страдания! – резко ответил Иван Андреевич. – Во всяком случае – настоящие страдания. Ему нужна безумная страсть, высокий слог и высокие отношения. Ему нужны чудеса, говорящие горы, невинные рыцари, благородные дамы, плюмажи из страусиных перьев и злые волшебники, живущие в летающих чертогах. Правды жизни? Первую половину своей жизни я пытался рассказывать правду – в своих пьесах и журналах. И что? Они разорили меня… впрочем, денег тогда и так не хватало… Желчь… Не знаю.

– Или в прошлом произошла какая-то история, которая отвратила вас от любви, – сказал Галер, уткнувшись в бумаги.

– Угу, – буркнул Крылов. – И не одна. Ведь я был беден, а женщина любит в мужчине деньги. Деньги, кареты, щегольские наряды, драгоценные безделушки. А главное – глупость. Богатый глупец – вот самая выгодная партия для любой мало-мальски умной девицы. Я же был беден и умен. Неудивительно, что все мои романы заканчивались полным провалом.

– Полагаю, так было раньше, – заметил доктор. – Мир сильно изменился. Мы живем в другом веке.

– Да? – вздохнул Иван Андреевич. – В последние годы Екатерины мы жили в кукольном театре. Женщины-куколки. Мужчины-куколки. Где-то там, на окраинах Европы, сражался Суворов, Румянцев гонял турок, но столичные гвардейцы выглядели не как солдаты, а как солдатики. И всех это устраивало. Всем нравилось. Знаете, когда столичный бомонд узнал про Французскую революцию? Когда императрица издала указ, запрещающий все французские товары, чтобы не поддерживать русскими деньгами республику. О, какую бурю негодования вызвал этот несчастный указ! Черт возьми, как же теперь покупать шляпки, платья и панталоны? Пудру, румяна и духи? Никого не волновала кровь, рекой лившаяся с эшафотов, – все горевали только об одном: больше не везут кружева и блонды! Впрочем, этот запрет быстро научились обходить контрабандисты. И в модных лавках опять появились последние парижские тряпки… В Париже свершалась великая трагедия, к власти приходил Бонапарт, до вторжения в Россию оставалось каких-то восемнадцать лет!

Галер обмакнул перо в чернильницу.

– Эта девушка… Агата Карловна… Вы вдруг начали чувствовать к ней нечто большее?

– Да, – сказал Крылов. – Нетрудно догадаться. Когда карты раскрылись и я понял, кто она на самом деле, Агата перестала изображать молодую дурочку и превратилась в совершенно удивительное существо. Современную Артемиду-охотницу. Она шла по следу, а я был как ее медведь.

– Медведь?

– Греки называли Артемиду «медвежьей богиней», вы не знали? Еще со времен Крита. Правда, ее часто изображают в сопровождении лани, но вряд ли меня можно представить в образе лани. Медведь… да, это подходит больше.

– Она ведь тоже, как Афина, была богиней-девственницей? Я имею в виду Артемиду.

– Ну… да.

– Вас это волновало?

Крылов запахнул халат на груди.

– Женская красота всегда волнительна для неопытного сердца. Но чем старше ты становишься, тем лучше понимаешь – красота ничто без ума. Красивая, но глупая женщина волнует первые пять минут. Красивая и умная волнует всегда. Конечно, я слегка затрепетал, когда она совершенно спокойно, уверенно и без всякого сомнения вошла в мою комнату, села у стола и огляделась. Сердце мое превратилась в воробья, пойманного кулаком мальчишки.

Москва. 1794 г.

– Что это вы сделались так угрюмы? – спросила Агата Карловна. – Хотите поужинать? Так у вас есть Гришка, велите ему принести из трактира.

Камердинер помешивал угли в печке, но при упоминании своего имени вскочил с корточек и поклонился:

– Сей момент, барин.

Агата повернулась к нему.

– Гришка! – сказала она повелительно. – Посмотри на меня.

– Да, Агата Карловна.

– Ты донесение Зубову уже отправил?

– Так точно, отправил-с.

– Через кого?

– Через трактирщика, Агата Карловна.