Чертов крест

Когда прошла первая минута ужаса, и его хотли схватитъ, все вооруженіе тихонько задрожало, распалось на свои составныя части и грохнуло на полъ съ глухимъ и страныымъ звукомъ.

При вид этого новаго чуда большая часть зрителей вышла толпою изъ залы и со страхомъ бросилась на площадь.

Всть объ этомъ разнеслась съ быстротою мысли въ народ, нетерпливо ожидавшемъ окоичанія суда. Тутъ поднялся такой шумъ и гвалтъ, такое волненіе, что описать трудно.

Общій голосъ былъ въ пользу того мннія, что посл смерти барона дель-Сегра, самъ чортъ унаслдовалъ его бельверскія владнія. Наконецъ волненіе успокоилось, и ршено было заключить таинственное вооруженіе въ темницу.

Когда это было сдлано, послали четырехъ человкъ, уполномоченныхъ городомъ, повдать о случившемся графу Ургельскому и архіепископу. Посланные не замедлили возвратиться съ ршеніемъ властей, которое было въ высшей степени коротко и ясно.

— Пусть они повсятъ вооруженіе на главной площади, — ршили графъ и архіепископъ. — Если чортъ точно вселился въ него, то ему поневол придется или уйти или повситься выст съ нимъ.

Восхищенные такимъ остроумнымъ разршеніемъ вопроса, бельверскіе старышины снова собрались на совщаніе, приказали воздвигнуть на площади высокую вислицу, и когда толпа народа окружила ее, они отправились въ тюрьму за вооруженіемъ въ полномъ своемъ состав и со всей торжественностью, которая подобала такому важному случаю.

Когда почетное собраніе достигло массивнаго свода, оснявшаго входъ тюремнаго зданія, какой то блдный и взволнованный человкъ бросился передъ нимъ на колни, къ немалому изумленію всхъ зрителей, и вскричалъ со слезами на глазахъ.

— Простите! Простите!

— Простить? Еого простить? Чорта, что-ли, который вселился въ латы сегрскаго барона?

— Меня простите, — отвчалъ дрожащимъ голосомъ несчастный, въ которомъ вс узнали главнаго тюремщика. — Простите меня, потому что вооруженіе… исчезло!

При этихъ словахъ ужасъ изобразился на лицахъ всхъ, стоявшихъ въ воротахъ; они замерли на своихъ мстахъ, и Богъ знаетъ сколько времени простояли бы, если бы разсказъ испуганнаго стража не заставилъ ихъ столпиться вокругъ него, съ жадностью слушая каждое его слово.

— Простите меня, господа, — повторялъ несчастный тюремщикъ: — я не скрою отъ васъ ничего, хотя бы что и говорило противъ меня. Я не могу объяснить почему, но только мн все казалось, что эта исторія съ пустымъ вооруженіемъ не что иное, какъ басня, придуманная для того, чтобы выгородить какого нибудь знатнаго барина, котораго какія-нибудь высшія государственныя соображенія не позволяютъ ни вывести на чистую воду, ни наказать.

При этомъ убжденіи я и остался, въ чемъ меня поддерживала еще неподвижность вооруженія, посл того какъ собраніе вторично принесло его въ тюрьму. Тщетно я тихонько вставалъ по ночамъ и старался подстеречь тайну, если только она существуетъ, прикладываясь ухомъ къ замочной скважин, продланной въ желзной двери его темницы, — не было слышно ни единаго звука. Тщетно разсматривалъ я его сквозь маленькую дырку, просверленную въ стн, оно лежало на солом въ одномъ изъ самыхъ темныхъ угловъ и день ото днноставалось все въ томъ же вид.

Наконецъ, однажды ночью, подстрекаемый любопытствомъ и ршившись убдиться лично въ томъ, что этотъ предметъ всеобщаго ужаса не заключалъ въ себ ничего таинственнаго, — я зажегъ фонарь, спустился въ тюрьму, отодвинулъ ея двойные засовы и вошелъ до такой стенени увренный въ томъ, что вс разсказы про вооруженіе были пустымт сказками, что даже, можетъ быть, не особенно крпко заперъ двери за собою; иначе я бы никогда этого не сдлалъ. Едва я прошелъ нсколько шаговъ, какъ мой фонарь погасъ самъ собою, зубы у меня застучали и волосы стали дыбомъ на голов. Среди глубокой тишины, окружавшей меня, я вдругъ услышамъ звонъ желзныхъ латъ, которыя двигались и стучали въ темнот, собираясь вмст.

Первымъ моимъ движеніемъ было броситься къ выходу, чтобы загородить дорогу, но едва взялся я за дверь, какъ почувствовалъ на плеч прикосновеніе огромной руки, закованной въ желзную перчатку; она потрясла меня со страшной силой и опрокинула на порог. Тамъ пролежалъ я до слдующаго утра, тамъ и нашли меня мои слуги, лежащимъ безъ чувствъ.

Придя въ себя, я вспомнилъ, что вслдъ за моимъ паденіемъ до меня смутно доносился гулъ тяжелыхъ шаговъ, сопровождаемый звономъ шпоръ, и что, мало по малу, они удалились и затихли.

Когда тюремщикъ кончилъ свой разсказъ, воцарилось глубокое молчаніе, за которымъ сейчасъ же послдовалъ цлый адскій концертъ жалобъ, криковъ и угрозъ.

Миролюбивымъ гражданамъ стоило большого труда уговорить народъ, который выходилъ изъ себя и требовалъ смерти того, кто былъ причиной новаго бдствія.

Наконецъ удалось усмирить волненіе, и стали приготовляться къ новому преслдованію. Оно увнчалось успхомъ.