Чёртов палец

У себя в кабинете он выдвинул ящик письменного стола, вынул револьвер, положил его перед собой и вдруг отчётливо почувствовал, что в нём произошла какая-то странная перемена, точно какая-то потайная струна, не выдержав нараставшего напряжения, внезапно оборвалась. Он стал лихорадочно искать причину этой перемены, но расстроенная мысль его судорожно билась во все тупики сознания и не находила ответа. Почти в панике, он закурил случайно завалявшуюся в ящике стола папиросу и начал быстро ходить по кабинету. Ему казалось, что портреты предков, скорчив сардонические гримасы, с любопытством наблюдают за ним из своих тусклых рам, что губы их вот-вот зашевелятся и зашепчут хором: «Мы ждём… Мы ждём… И родитель твой здесь… И родитель твой здесь…» Он отвернулся от них, подошёл к окну и, продолжая курить, ещё какое-то время смотрел на хорошо знакомую ему часть города, на снующие по улице фигуры, на проезжающие мимо экипажи… Наконец, потушив папиросу, он вернулся к письменному столу, вытащил из револьвера все патроны, кроме одного, и резко раскрутил барабан. Правая рука его, описывая чёрным лакированным стволом зловещую дугу, двинулась к виску…

Конец первой части

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава десятая

1

— Лотта, где же ты? Кофе готов! — крикнула громче госпожа Янсон.

Наверху скрипнула дверь, и Лотта, выпорхнув из своей маленькой комнатки на втором этаже, спустилась в кухню.

— Чем ты занята? Почему так долго не идёшь?

— Рисую, мама.

— Нельзя же рисовать с утра до вечера!

Лотта села за стол. В кухне, служившей одновременно и столовой, было тепло и вкусно пахло стряпнёй. Госпожа Янсон аккуратно разложила на тарелке пирожные собственного приготовления и, когда Лотта откусила от одного из них кусочек, вопросительно посмотрела на дочь. Лотта молчала.

— Ну как? — нетерпеливо спросила госпожа Янсон.

— Как всегда вкусно, мама.

— А в прошлый раз у меня не получилось. Тяга была слабая, дымоход совсем засорился. Я уж и так и этак старалась… А сегодня, пока ты гуляла, приходил трубочист и прочистил трубу. Теперь тянет что надо.

Госпожа Янсон присела за стол.

— Ох, что-то у меня сегодня разболелась спина. С самого утра так и ломит, так и ломит. Пойти, что ли; к аптекарше пиявками полечиться? Вон госпожа Нюберг все свои болезни пиявками да кровопусканием только и лечит.

Лотта пила кофе, рассеянно слушала мать и обдумывала тему очередной картины: «Что нарисовать? Старую ратушу с её деревянной башней и часами? Красные амбары на берегу реки? Нет, пожалуй, их не рисует только ленивый. Или, может быть, подняться на Замковую гору, на то самое место, откуда писал город Эдельфельт, и попытаться нарисовать зимний пейзаж? Или нарисовать дом Рунеберга? Или дома на Церковной площади? Нет, не хочется сидеть в такой холод на улице. Лучше заняться эскизами».

Она посмотрела через окно на замёрзшую, покрытую снегом реку, на деревянные дома на том берегу, на прилипшие к берегу складские сараи. Над рекой висела морозная дымка. Из-за лютого холода на улице было безлюдно, но в самом широком месте реки, где расчистили лёд, резвилась на коньках не боявшаяся мороза, закутанная в платки и шарфы детвора.

— А я что-то трушу, пиявками-то… — продолжала рассуждать госпожа Янсон. — Ну как можно такую мерзость себе на спину посадить? Госпожа Нюберг на прошлой неделе позвала меня посмотреть. И что ты думаешь? Сидит она голая на табурете, в спину ей всосались пиявки, аптекарша какие-то стекляшки ей к спине прижимает, банки кровососные, кровь течёт со спины в три ручья, пол в крови, аптекарша в крови… Я как увидала всё это, так в обморок и свалилась.

Лотта с сожалением посмотрела на мать. После смерти мужа госпожа Янсон часто хворала и быстро старела. В Петербурге у них была прислуга, а теперь матери приходилось делать всё самой, и хотя хозяйство их было не ахти какое большое, давалось оно госпоже Янсон нелегко: в доме отсутствовали городские удобства, а привычки к ежедневной домашней работе у неё не было. Лотта, конечно, помогала матери вести хозяйство, но слишком много времени отнимало у неё рисование. Госпожа Янсон, со своей стороны, хоть и ворчала иногда на дочь, в глубине души не осуждала её. Особенно смягчилась она после того, как Лотте удалось продать несколько своих работ на городском благотворительном вечере. Половина гонорара, полученного Лоттой за картины, пошла в пользу бедных, и госпожа Янсон преисполнилась чувством гордости за дочь. Её претензии к Лотте за большие расходы на краски, бумагу, холсты и кист разом прекратились, и, беседуя с госпожой Нюберг, аптекаршей, священником или хозяином продовольственной лавки, она не упускала случая, чтобы похвалить талант дочери.