Чертова дюжина. 13 новых страшных историй. 2021

Обычно мне нравится ехать в переполненной кабине. Нравится думать, что стоящие так близко даже не подозревают, кто рядом с ними. Кому они придерживают двери, с кем обмениваются дежурными приветствиями, кого случайно толкают плечом или наступают на ногу.

Они едут, погруженные в свои мысли и заботы, а я могу разрушить их жизнь в любой момент, просто начав разговор. Мне это под силу.

Ведь если человек силен настолько, насколько сильна его темная сторона, то я самый страшный ублюдок в этом лифте.

Но сейчас я с нетерпением расталкиваю медлительные туши и выскакиваю в холл, а затем и на улицу, чтобы увидеть. Пока зеваки не вызвали скорую, пока кровь не смыли растворителем и разбитое об асфальт тело не накрыли черным мешком.

Должен!

* * *

Были у меня и послушные, и на все готовые.

Всегда поражался таким бабам. Топчи их, бей, душу вымотай и сотри, как грубый ластик стирает грифельные следы – лишь добавки попросят. Роль жертвы, клеймо мученицы, все это как приправа: придает их жизни вкус. Пускай сами они никогда в этом не признаются даже себе.

Поначалу с такими даже забавно. Потом скучно.

Они не вписываются в мой замысел, их чаша терпения кажется бездонной, им никогда не пройти через уготованную им дверь, даже если я возьму их за шкирку и ткну в нее носом.

Нет, я ищу других. Чья чаша давно треснула, кто смотрел через замочную скважину и знает, что на той стороне. У меня есть для них ключ.

Я ищу их по надрыву голоса, по стихам, от чьих строк веет холодом могилы, по опустошенным взглядам в толпе. Ищу свои трофеи офлайн, чаты и звонки меня больше не устроят.

И нахожу Катю.

* * *

Спрыгнувший с соседнего здания мужик не выходит из головы. Нужно к кому-то обратиться. К психологу? Или сразу к нормальному врачу?

Я точно видел его, точно знаю, что не мог перепутать летящего камнем вниз человека с птицей или еще какой-нибудь фигней. Впервые тепло внутри меня не будоражило, как раньше, лишь обвивало липкой змеей диафрагму, мешая набрать полные легкие.

… Ключ проворачивается в замке раз и не собирается двигаться дальше. Моя дверь всегда закрыта на два поворота. Догадка бьет по темечку ледяными каплями, как в китайской пытке водой, пока я осторожно захожу в свою квартиру и разуваюсь.

– Ну нет, только не сегодня, – бормочу.

Он стоит в моей кухне, даже не сняв пальто. Жрет колбасу перед открытым холодильником, свободной рукой шарит по полкам. Достает длинными пальцами пару маслин и закидывает в рот.

Его выбритый подбородок блестит от жира, его седые волосы зачесаны назад, а на шее по-щегольски повязан изумрудный шарф из тонкого шелка. Перстни его отражают свет, как зеркала Архимеда.

Он спрашивает, продолжая жевать, почему я не брал трубку. Почему не поехал забирать его в аэропорт. Видимо, очередная старушка выставила за дверь очередной лазурной виллы. Как там звали последнюю? Франческа? Беатриче? Летиция? Нет, Летиция, эта высушенная вобла с прической под мальчика и любовью к огромным, как дверные ручки, серьгам, вроде предыдущая.

Рано или поздно все они понимают – этот престарелый франт только и может, что тянуть с них деньги. А мне давно пора забрать у него ключи…

– Я не слышал звонка, потому что ты в черном списке, – отвечаю я. – Очевидно же. Altre domande?

Он впервые поворачивается ко мне, подходит вплотную. Его цепкие пальцы хватают мой пах, сдавливают, и я со свистом втягиваю воздух. Старик смотрит на меня в упор, от его рта несет колбасой, от его глаз – разложением.

Он что-то говорит о маленьких яичках, которые забыли об уважении, но я не вслушиваюсь. Слезы текут по моим щекам, в бедра вокруг паха словно вгоняют сверла на малых оборотах.

Я мог бы поднять этого костлявого старикашку над головой и уронить головой о плитку, мог бы загнать его острые скулы ему прямо в мозг одним ударом. Но я лишь крепче сжимаю зубы и цежу:

– Здравствуй. Папа.

* * *

Я трижды бросал курить, и каждый раз давался сложнее предыдущего. Чем больше барахтаешься, тем сильнее вляпаешься, и если уж не вырвался сразу, резко, с болью, будь готов опуститься еще глубже.

Для Кати я стану той же зависимостью: болезненной, фатальной. Заменю ей воздух так, что она не заметит яда в легких. Буду ее раковой клеткой.

Прокачу на качелях: оттолкну и поймаю, снова и снова, и с каждым возвращением мой поводок будет становиться все короче.

– …Курсы дизайна? – говорю я с кривой ухмылкой. – Разве ты умеешь рисовать?

Она смущенно бормочет про свои успехи в художественной школе, перечисляет какие-то дипломы.

– Бумажки сейчас ничего не значат, их выдают направо и налево, – перебиваю со снисходительным тоном, который ее так раздражает. – И уж точно не помогут, если нет таланта.

Загнать человека в угол порой очень просто: привяжи его, обесцень и обезличь его прошлое и настоящее, закрой дорогу к будущему.

Я снял Кате квартиру, оплачиваю все ее хотелки. Ее друзья остались за границей «до»: рядом с мечтами о художественном и поэтическими посиделками два раза в неделю. Все ее стихи теперь посвящены мне.

Моя господская рука толкает качели.