– Знаете, в чем ваша ошибка? Вы позволили себе нуждаться в ком-то, кроме себя. Вот только не я сделал за вас этот выбор, слышите? Не я сделал вас слабыми, вы уже были никчемными кусками дерьма! Не я вас убил, гребаные вы неудачники, не я!
Я хрипел, не в силах вытереть слюнявый подбородок, пока на шум не прибегала медсестра.
Полгода невыносимой боли, лечебной физкультуры и въевшегося в кожу больничного запаха. Я держался, смеялся вечерами, глядя в лицо мертвым лузерам.
– Вы настолько бездарны, что даже после смерти не можете довести дело до конца!
Я дома. Мои пальцы еще слабы, но могут печатать, пусть и медленно. Отец принес мне ноутбук, нужна лишь гарнитура, и я смогу работать. Мой голос со мной, мой разум. Никаким призракам этого не отнять. В последние дни я все чаще слышу слабое тепло под ребрами. Оно растекается по телу сливочным маслом, касается ног. Я чувствую ноги!
Призраки тоже здесь, стоят, наблюдают за моим отцом.
– Дел у вас больше нету на том свете… – я тоже слежу за метаниями старика по комнате.
Он открывает шкафы, скидывает что-то из шмоток в черную сумку, что-то прямо на пол, гремит ящиками и достает документы, пересчитывает деньги стянутые резинкой. Мои деньги.
– Куда-то собрался?
Он отвечает не сразу. Татьяна позвала его обратно, все простила, соскучилась… Точно, последнюю звали Татьяна! Русская эмигрантка, трижды удачно вышедшая замуж и трижды не менее удачно овдовевшая в солнечной Италии.
– И как ты собираешься меня здесь оставить? Одного?
Я даже не злюсь. Меня веселит этот разговор, будто я узнал знакомого в человеке, который последние двадцать дней был чужим. Ха, его хватило на двадцать дней, даже трех недель не прошло! Значит, все в порядке, его не подменили. Его фотография все еще на доске почета в преисподней.
Старик путанно объясняет про мою бывшую, которая так удачно объявилась и согласилась приглядывать за немощным. Выдает сальную шутку о моем вкусе, но я не слушаю.
Бывшая?
Из прихожей доносится звонок, старик подхватывает сумку и идет открывать. Язык прилипает к небу, пальцы начинает покалывать.
– Эй, погоди, – бормочу, запинаясь. – Не надо… пап!
Впервые за все время я вижу улыбку на лицах призраков. Когда хлопает дверь, понимаю, что мы остались в квартире с Катей одни.
Она осторожно проходит в комнату, даже обувь сняла. Надо же, какая вежливость. Мы молчим и пялимся друг на друга, потом Катя спрашивает, не хочу ли я поздороваться.
– Может еще чечетку станцевать?
Она замечает, что я не изменился.
– Что общего между мной и офисным работником? Я овощ только наполовину.
Она улыбается и подходит ближе. Ступает осторожно, будто боится, что калека-монстр вдруг схватит ее и утащит в темное логово под кроватью. Я ждал этого, опасался этого, но она начинает говорить. Несет какую-то чушь о том, что мы могли бы попробовать снова, и все в прошлом, и бла-бла-бла…
– Стерва, ты воткнула в меня ножницы.
Она делает вид, что тупая, или правда воспринимает это за шутку? Извиняется. Просит забыть, просит…
Я перевожу взгляд на призраков за ее плечами. Они смотрят с интересом, ждут. Мужик, в один вечер потерявший все, и девочка, не имевшая ничего.
Я могу подозвать Катю ближе, взять ее руку в свои. Сказать что-нибудь ласковое, сказать, что все прощаю, и теперь у нас все будет хорошо. Но меня мутит от этих рож, от застывшего на них смирения. Если я скажу, что Катя хочет услышать, я стану таким же.
– Я просто поражаюсь, как можно быть такой тупой! На что ты рассчитывала, придя сюда? На свадьбу, кучу детишек и семейный минивэн? Ты маленькая, злобная, бесполезная сучка, как тебе в голову вообще могло прийти, что такая как ты может быть хоть кому-то нужна? Достань уже голову из жопы и оглянись: тебя никто! Никогда! Не любил…
Мои руки еще слишком слабы и медлительны, я не успеваю прикрыться, когда Катя вырывает подушку у меня из-под ног и накидывает мне на лицо, наваливается тощим тельцем. Я поворачиваю голову, и шея отдается болью, но дышать можно. Это не кино, милая, здесь не будет так легко.
Мои пальцы нащупывают Катины волосы, и я дергаю, что есть мочи, она визжит, но подушку не отпускает. Продолжаю наматывать шевелюру на руку. Мне хватит сил задушить тебя и в таком состоянии, сучка, только бы нащупать горло.
Я пытаюсь приподняться на одном локте – по телу словно пускают электрический разряд, но подушка съезжает, и можно вдохнуть полной грудью. Вижу комнату через появившийся просвет.
И как мертвецы подходят к кровати.
Меня вдавливают в матрас, на подушку ложится еще две пары рук, просвет пропадает, а вместе с ним и воздух. Вяло барахтаюсь, все меньше чувствуя тело. Во тьме расплываются разноцветные круги.
Вспоминаю длинноволосую девушку с поэтического вечера:
В последний миг, пока я еще здесь, верю.
Верю, что никуда не денусь.