Чертова дюжина. 13 новых страшных историй. 2021

Мне все чаще кажется, что они меня преследуют: незнакомый мужчина, чье лицо мне никогда не удается разглядеть, и девушка в майке с голыми плечами при любой погоде. Иногда я вижу их отражения в зеркалах заднего вида или витринах. Иногда их расплывчатые силуэты маячат на границе периферического зрения как назойливые мухи, и растворяются в воздухе, стоит к ним повернуться.

Мужик всегда наверху, стоит на парапетах крыш и балконов или сидит на подоконниках верхних этажей, болтает ногами как ребенок. Девчонка вечно норовит угодить под машину, шагает вдоль обочины, покачиваясь в опасной близости от пролетающих мимо лихачей, но никто из них не сбавляет скорости, не сигналит дурехе.

Я так и не решил, что с этим делать. Списал на разыгравшуюся от интрижки с Катей фантазию, игнорировал протекающий чердак, пока в ботинках не захлюпало.

…Сам не замечаю, как ноги выносят меня к знакомым улицам. До бара, где собираются поэты, меньше десяти минут пешком, сегодня среда, а значит, я снова могу попытать счастья в старых охотничьих угодьях. Возможно, там появились новые лица.

От этих мыслей тепло внутри мечется пойманной птицей. Оно больше не напоминает сладостное предвкушение, скорее шаровая молния оставляет ожоги на моих внутренностях. Монстров нужно кормить, иначе они разорвут тебя изнутри.

В десяти шагах от входа полурослик тягает сигаретный дым, не прерываясь на кислород. Я не узнаю его сразу: заросшего жиденькой бороденкой, в нормальных штанах и без девчачьей сумки. Курит только, как и прежде, не затягиваясь.

Заметив меня, он выпучивает глаза и преграждает дорогу. Хочется отмахнуться от него, как от бродячей псины, но полурослик начинает орать что-то про Катю, про то, как я ее, мудила такой, довел, и я замираю. Теперь ясно, где психованная была все это время: скрывалась у своего дружка-куколда. Но не выдержала, сорвалась и поехала караулить у моей работы, оставила послушного «друга» одного.

Я молча пытаюсь обойти истеричного юношу по широкой дуге, чтобы не зашибить ненароком, но оказываюсь слишком близко к дороге, и какой-то дятел на кредитном ведре забрызгивает из лужи мои брюки и пальто.

– Оно стоит дороже, чем твоя жизнь, – цежу я, тщетно пытаясь отыскать в карманах хоть какую-нибудь салфетку.

Дрыщ меняется в лице, губы его подрагивают. Это даже забавно…

– Давай, поплачь.

Он налетает на меня, толкает в грудь, но я остаюсь на месте. Смеюсь уже в открытую. Размышляю, не заставить ли его чистить одежду языком…

Улыбка сходит с моего лица, когда за спиной полурослика появляется широкоплечий мужик. Я никогда раньше не видел этих застывших, как на фотографии, глаз так близко, но сразу его узнаю. Он делает шаг, прямо сквозь пацана, и толкает меня. Получается куда ощутимей, я отступаю на шаг и теряю равновесие, чувствую, как меня хватают сзади, тянут, вижу девичьи пальцы на своем плече. Мужик, не меняя выражения лица, толкает меня вновь, и вот я уже спотыкаюсь о бордюр и лечу спиной в ту самую лужу, из которой меня окатили минуту назад.

В правое ухо бьет клаксон, на этот раз настоящий, и удар отбрасывает меня во тьму.

* * *

Он моет меня, кормит и переодевает. Терпит запах моего дерьма. Не знаю, зачем он согласился на опекунство. Был ли у него выбор?

Если бы у дьявола отказало его черное сердце, и потребовалась пересадка, мой отец стал бы отличным донором, его орган уж точно прижился бы, как родной. Поэтому каждый новый день я начинаю с вопроса:

– Зачем тебе это?

Он не отвечает. Больше не реагирует на мои выпады. Занимается мной с той пресной безучастностью на лице, с которой кормят давно надоевших рыбок, которых только привычка не позволяет смыть в унитаз.

Полгода реабилитации, и я теперь могу поднести сигарету ко рту. Впрочем, ее можно затушить о любой участок тела ниже пояса и ничего не почувствовать.

По официальной версии во всем виноват тот дрыщ, хоть он и пытался доказывать следствию причастность «невидимой силы», потянувшей меня на дорогу. Я дал все показания, и щенок получит по полной: суд состоится уже на следующей неделе. Попасть из реанимации сразу в дурку не хотелось, поэтому версию о мстительных самоубийцах я оставил при себе.

Катю до сих пор так никто и не нашел, наверное, опять присосалась к какому-нибудь обеспеченному любителю дохлятины в стихах, а вот Борис и Надя…

Теперь я видел их регулярно. Больше они не таились, не заигрывали. Приходили в больничную палату, стояли надо мной или садились на соседнюю койку. Плавно, синхронно, чуть ли за ручки не держась. Бормотали что-то бледными губами, но до меня не долетало ни слова. При жизни я ни разу не услышал их по-настоящему, с чего бы мне слышать их сейчас?

Я успел привыкнуть к безмолвным гостям, принять их, как принял собранный по кускам позвоночник.

– Это такой новый вид пытки, скукой? – спрашивал я. – Добейте или проваливайте.

Неподвижные силуэты едва заметно выделялись во тьме, когда в палате выключали свет.