Чертовка

– Да. То есть не здесь, а как раз еду в Хасаке и хотел бы к вам присоединиться.

– Боюсь, что это невозможно.

– Почему?

– Прошу вас, позвольте это решать мне.

Андрею вдруг стало весело.

– Знаете, один мой знакомый начальник умел подчеркнуть себя еще тоньше и подчиненным говорил: «Я, с вашего разрешения, пойду пообедаю».

Пресс-атташе напряженно замолчал. Он ведь не знал, что Андрей был на грани и мог уже почти все, и, очевидно, раздумывал о генеалогии необычной наглости простого работника торгпредства. В этот момент рядом опять оказался Коровников, который куда-то отлучался. Он тут же втиснулся в разговор:

– Валя, ты что задумался? Пусть Андрюша едет.

– Я не уполномочен такие вопросы решать.

– А чего тут уполномачиваться? Наливай да пей.

Стурдов нехорошо гонял носом воздух, но тут круглый сириец брякнул на сносном русском языке:

– Ничево. Дахаваримся.

– Ну вот, – сказал Коровников, – Юнис тоже не против.

– У меня только просьба, – сказал Юнис, переходя на арабский. – В машинах у нас получилось тесновато. Не могли бы вы взять к себе хотя бы одного журналиста?

– С удовольствием, – соврал Андрей, не почувствовав, как в тот же момент где-то снова бесшумно сработал секретный механизм судьбы.

«Довезу до Хасаке, а там сдам обратно».

– Какой национальный хотите? – опять щегольнул русским Юнис. – Японски или англичански?

– Англичански, – не колеблясь, выбрал Андрей.

Когда Юнис отошел, Замурцева интимно взял под руку Коровников.

– Что это тебя Валя так… в упор не видит?

Андрей понял: скажешь «понятия не имею» – обидится.

– Видишь ли, старичок, тут есть один секрет: он терпеть не может тех, кому не нравится Сартр.

– Ну и что?

– А я ему как-то брякнул, что Сартра ненавижу.

Заметно было, что Женя некоторое время переваривал сказанное, а может быть, просто вспоминал, что такое «Сартр» – марка виски? Но затем он освоился с информацией и предложил:

– Пойдем – на дорожу чуть-чуть… для настроения.

– Мне бы лучше кофейку, в сон тянет.

– Это от погоды, старичок. Видал, как небо затянуло? Как газетами заклеило, прости Господи. А от погоды у меня как раз есть.

Вместе с Коровниковым и с невостребованной курицей в руках Андрей вышел обратно в крутящуюся дверь.

Следом из отеля понемногу появлялись и другие журналисты, поеживаясь от неприятного зимнего ветерка, вольно кочующего над этими пыльными просторами, разрезанными свинцовой лентой Евфрата. Народу, как Юнис и утверждал, было впрямь порядочно, из общего фона выделялись обещанные японцы.

– Давай, давай, а то не успеем, – весело подбадривал Коровников.

Из багажника своего «Пежо» он достал термос и налил в крышку.

– Это что?

– Это, старик, мое изобретение. Позволяет иметь подогретый коньячок в любых погодных условиях. Давай, с богом… Ну как, помогает?

– «Мы выпили рому, и я почувствовал себя среди друзей».

– Ты о чем?

– Это Хемингуэй. «Прощай, оружие».

– А!.. Ну да…

Уже дымились выхлопные трубы и хлопали дверцы. У Андрея было совсем другое представление о журналистской публике, он почему-то ожидал много болтовни и умных шуток, а было похоже, будто мафия выезжает на «дело». Среди исключительно мужчин имелась одна женщина, Андрей поймал ее взгляд – тускло-деловой. Он попытался убедить себя, что должны быть, наверное, и такие вот… серьезные. Хотя все-таки лучше, когда женщина восторгается, хохочет, пугается – вообще… эмоционирует.

Юнис с приветливой миной подошел к андреевой «Вольво» в сопровождении волосатого очкарика в синей куртке.

– Андрей! Это Питер.

Англичанин угостил безвкусным рукопожатием.

– Хэлло, Эндрю.

– Хэлло.

Перестроечного восторга не получилось.

– Вперед – и с песнями! – прокричал сбоку Коровников, нежно закрывая багажник.

Андрей благоразумно пропустил вперед себя все машины министерства информации. У местных гос-водителей, как и повсюду, наверное, в мире, руки косые. Вон, глушитель болтается сзади, как вымя… или как кое-что у кота. За милую душу впаяет такой профессионал сзади в шахматные огни «Вольво», безумно красивые огни… Коровникова он, впрочем, тоже на всякий случай пропустил.

Машины одна за одной выскальзывали на дорогу, идущую вдоль реки, и передние тут же резко рванули, задавая темп всей кавалькаде. Начался захватывающий бег в стае, когда глаза загипнотизированы хвостиком дыма, вьющимся за квадратным задом идущей впереди машины; когда перекресточный азарт заставляет с гудением и руганью проскакивать перед тупым носом остолбеневшего панелевоза, привыкшего быть королем на пустынных улицах Дейра.

Через десять минут все машины уже перелетели через мост над Евфратом, оставив позади город.

Дорога за Дейром – такая же унылая, как и до него, и езда такая же монотонная, напоминающая бег таракана по перрону. Только столбов больше, чем при выезде из Пальмиры, и стоят они с двух сторон сразу.

«Англичански Питер» все время молчал. Чтобы вовлечь пассажира в разговор, Андрей придумал афоризм и сообщил тому на присущем ему языке:

– По существу, Питер, пустыня – тот же лабиринт, только непривычный лабиринт без стенок, don’t you think so? [17]

Питер в ответ невнятно промычал.