Чертово колесо

— У тебя всегда плохи дела. И у меня не лучше. Пошли. Они сели в комнате.

— Элико, они нашли… — сказал Долидзе. — Докопались…

— До чего?

— До всего, Элико…

И он перечислил: подложные накладные, неучтенный товар, липовые ведомости, списки мертвых душ, склад с левой продукцией — словом, весь букет!

Элизбар Дмитриевич изменился в лице:

— Как же они тебя выпустили?

— Под расписку. Вырвался, будто к жене в больницу.

Элизбар Дмитриевич сделал какие-то бесцельные, неопределенные движения руками, с треском почесал седой бобрик:

— Значит, все нашли?

— Да. Вытянули за хвостик. А может, и стукнул кто-нибудь — мало ли на фабрике сук?! — уклонился Долидзе от конкретики.

— Что собираешься делать? Долидзе понурился:

— Я у тебя хотел спросить.

— У меня? Почему у меня? У меня все чисто.

— Ах, вот как!.. — застыл Долидзе. — У тебя, значит, чисто, а у меня — свинарник?

Элизбар Дмитриевич повел бровью. Долидзе добавил с угрожающим намеком:

— Учти, хвосты от меня поведут к тебе…

— Вот этого не надо! — поморщился Элизбар Дмитриевич. — Такие угрозы ни к чему! Нет никаких хвостов! Мне на все наплевать, я ничего не боюсь, не надо меня пугать! Нигде моих подписей нет! Да я и смерти особо не боюсь — что нам осталось?.. Что за жизнь мы ведем?.. — ощетинился он, вспомнив сразу и о проигрыше, который все рос, и о геморрое, измучившем в последний месяц, и о проблемах в постели, и о жадности любовницы, об алчности детей… — Ты меня не пугай! И не впутывай в это дело, ясно?

— Смотри-ка! Значит, мы все на срок, а ты — к преферансу? — зловеще выдавил Долидзе.

— Что же теперь, всем садиться? — резонно ответил Элизбар Дмитриевич. — Разве я виноват, что они пришли и рыщут?.. Я их направил, что ли?.. Скажи коммунистам спасибо, я ни при чем!.. Горбачу долбанному скажи спасибо, перестройке, гласности…

— Но у нас же договор, что ты меня прикроешь в случае чего! За что ты получал по четверти лимона в квартал?! За крышу! — почти закричал Долидзе, в волнении бегая по комнате.

— Ладно, не кипятись, успокойся. Еще не все потеряно, — остановил его Элизбар Дмитриевич. — Я от своих слов не отказываюсь. Сделаю, что смогу… Мы с тобой друзья детства…

— Поговоришь там, наверху? — с надеждой поднял глаза к потолку Долидзе.

— Поговорю… Кстати, ты позвонил Паико в Азию?

— Телеграмму послал.

— Ну и хорошо. Вообще ты меня с этим опиумом оставь, я и вспоминать не хочу. У меня внуки растут, не желаю с этим дерьмом иметь ничего общего, хватит! Деньги — да, пожалуйста, а опиум — нет!..

— Не волнуйся, тебе вредно…

— Вредно жить в этой стране! Вот что вредно! Общество воров! Все крадут, а еще поучают! — Элизбар Дмитриевич поднялся с кресла. — Куда ни посмотришь — всюду вор на воре сидит и взяточником погоняет! Рабочие!.. Крестьяне!.. — с издевкой протянул он. — Скоты! Дорвались до кресел и показали всем свое нутро, свою хамскую задницу! До перестройки люди были куда солиднее: врали в одном, зато во всем другом оставались порядочны!.. А сейчас и врут без конца, и по уши в помоях! Гады! Пресмыкающиеся! Ненавижу!..

Долидзе сделал попытку его успокоить:

— Ну, постой, подожди, сейчас перестройка, может, уладится как-нибудь, уляжется…

— Какая, к черту, перестройка? Что может измениться? Кто менять будет? И кто меняться? Мы?! Мы все давно человеческий облик потеряли! Нас всех в трех поколениях менять надо! — Элизбар Дмитриевич махнул рукой, схватил сигарету, закурил. — А после перестройки будет хуже, попомни мои слова.

Помолчали. Хозяин курил, с треском чесал и тер бобрик, качал головой. Наконец сказал:

— Ты сиди тихо, а я поговорю с Большим Чином.

Это дело серьезное. Если ревизоров сверху не прижать — не успокоятся. Денег не берут, сволочи! До чего же дошло!.. Ревизоры денег не берут! Тут новый Гоголь нужен!

— Какой Гоголь? Сделай что-нибудь, Элико, — заныл в страхе Долидзе. — Клянусь Сионом, если все обойдется — уйду из трикотажа, пойду в кожу! Там тихо, спокойно…

— В коже такие же рожи, — поморщился Элизбар Дмитриевич. — Никуда не денешься! Обложили нас со всех сторон, пора понять, в дерьме сидим…

Долидзе покрутил головой — он уж точно сидит, по шею, по ноздри и выше!

— Проклятый Горбач! — просипел он.

Элизбар Дмитриевич усмехнулся:

— Что Горбач? У него мозги слесаря. Дали трактористу руль — он и попер, а куда — сам не знает. И все поехало за ним, как борона или что там цепляется к тракторной жопе, с зубьями? Много крови еще прольется, попомни мое слово… Шутки ли — четверть миллиарда людей опять перелопачивать, из совка в капиталистов превращать! Это их-то, в рукав сморкающихся?.. Будет большой цирк. Мы этого, к счастью, не увидим… Слушай, а может, сбежать нам, мне и тебе, куда глаза глядят, а?.. От них от всех? — вдруг по-молодому загорелся Элизбар Дмитриевич. — Что нам жить осталось?.. Если соберем, что имеем, то и будем жить по-царски… где-нибудь подальше… там… На солнышке полежим, молоденьких баб пощупаем… А? Серьезно?.. А тут — гори оно все синим пламенем!..

— Я не против, — загорелся Долидзе, готовый хоть сейчас бежать куда угодно, лишь бы подальше от тюремной бездны.