Черты эпохи в песне поэта (Жорж Брассенс и Владимир Высоцкий)

Там стояло сначала:
«Извини, что молчала.
Ждать не буду.» — И все, весь листок.
Только снизу — приписка:
«Уезжаю неблизко, —
Ты ж спокойно воюй и прости, если что».

От такого известия

Он шагнул из траншеи
С автоматом на шее,
Он осколков беречься не стал,
И в бою над Сурою
Он обнялся с землею,
Только — ветер обрывки письма разметал.

                              «Письмо»

Несоответствие сущего должному, обман и фальшь Ж.Б. и В.В. видели не только в делах любовных, но и в самых разных поступках людей, в явлениях и предметах. Порой все вокруг начинает казаться фальшивым, и на поверку выходит, что так оно и есть. Вот один из персонажей Ж.Б. рассказывает зауряднейшую как будто историю о том, как обманула его возлюбленная. Но не только любовь ее оказалась ненастоящей, все там с начала до конца было поддельным:

На даль полей заплаткой лег
Фальшивый райский уголок.
Там все поддельно, например,
Солома кровли — полимер.

В саду — лже-клумбы, лже-пруды,

Колодец ложный — ни воды,
Ни истины ни стар ни мал
Со дна его не поднимал.

Поддельны и дом, и все, что в нем есть, и даже сама его хозяйка, предмет страсти рассказчика:

Мигал, приветливо маня,
Камин без дров и без огня…

Старинный на меня глядел

Портрет, искусный новодел.
Лже-жемчуг, псевдобирюза,
В оправе лже-ресниц глаза.

Фальшивый звук давал рояль,

А белых клавиш кость едва ль
Могла бы быть уличена
В происхожденье от слона.

При лже-свечах, едва жива,

Сорвав с себя лже-кружева,
Шептала, часто задышав:
«О, ты мой первый ложный шаг…»

Лже-дева! Лживый женский стыд!

Невинный тон лже-простоты.
Поддельный ангел напрокат.
Седьмого неба суррогат.

И все же кое-что было настоящим:

Но было в том концерте лжи
Такое, что принадлежит
Другому жанру, где уже
Не к месту эти наши «лже-»:

Моя к ней злая тяга и

Недомогания мои —
Когда все врозь пошло у нас
И стал ей мил де Карабас.

                              «Рассказ о подделках»

Судя по имени счастливого соперника, он, вероятно, тоже поддельный.

Мир, в котором мы живем, настолько обманчив, что заведомая фальшь может оказаться истиной. Выпускники Высшей школы изящных искусств в Париже (школы «четырех искусств»: живописи, скульптуры, архитектуры, гравюры) устраивают костюмированный бал со всевозможными шутовскими представлениями. Некто получил на бал приглашение. Там разыгрывают похороны:

Приятели скорбят, в слезах глаза подруг,
На ящике — цветов сугробы, а вокруг
Все в черном, черный креп на зеркало надет.
Такой разыгран фарс, что любо поглядеть.
Умельцы хоть куда — воспитанники муз:
По правилам обряд исполнен был, клянусь!

Гость не перестает удивляться правдоподобию всего происходящего: тут и покойник в гробу, и надгробный плач, и заупокойная служба. Вот прибыли на кладбище. Реализм представления, можно сказать, переходит в натурализм:

Опущен гроб… И тут стал вкус им изменять:
Посыпалась земля — не дали чудаку,
Обжившему пенал, вдруг крышку приподнять
И, выглянув, пропеть собравшимся «Ку-ку!»

Под занавес, правда, возникает ощущение чего-то мистического:

Когда покинул я обитель мертвецов,
За мною вслед, брела, ложилась на лицо
Какого-то креста навязчивая тень,
Как будто чем-то я прельстил ее в тот день.
Умельцы хоть куда — воспитанники муз:
Загробный дух вступил в комедию, клянусь!

Но развязка наступила чуть позже: