Чешская рапсодия

— Я с детства живу в России, мой отец тут работает, — ответил Голубирек. — А в Красную гвардию я еще в Киеве вступил.

Начдив старался прочесть, что написано на его молодом открытом лице с высоким лбом и упрямым подбородком.

— Ну хорошо. Берите чехословацкие части. Надо во что бы то ни стало уничтожить казаков.

Густые брови Киквидзе изогнулись, как лук. Он позвонил в штаб и приказал послать на высоту остальные чехословацкие батальоны.

— Операцией руководит товарищ Голубирек, повторите приказ! — Говорил он резко и непреклонно: видимо, на другом конце провода кто-то возражал.

У железной дороги, на левом крыле чехословацкой линии, дивизионная артиллерия занимала огневые позиции. Впереди первой батареи выехал верхом Иван Борейко. Из-под фуражки его белели бинты.

Небеса вдруг разверзлись, хлынул холодный ливень. Молнии скрещивались, страшно грохотал гром, но артиллеристы быстро заняли позиции и открыли огонь по белогвардейской батарее. Казаки отвечали. Не прекращались и раскаты грома.

Киквидзе выпрямился:

— Товарищ Голубирек, пора. Наша артподготовка продлится полчаса. За это время весь чешский полк успеет занять исходные рубежи. До свидания! — Начдив наклонился к Сыхре: — Сильно болит рука? Нет? Хорошо, останешься тут. В случае нужды поможешь Голубиреку, он еще молод.

Комбат моргнул, собираясь что-то сказать, но Киквидзе уже снова говорил по телефону.

Спешившиеся кавалеристы Бартака с любопытством следили за артиллерийской дуэлью, смотрели, как торопливо работают наши и казачьи орудийные расчеты, перестав и думать о себе.

— Теперь бы казакам пригодилась ветряная мельница, а нет ее, голубчики, полезайте-ка на акацию, — вслух рассуждал Матей Конядра, беспокойно почесывая волосатую грудь.

Дождь все лил, густая завеса воды ограничивала видимость.

— После такого душа целый час к воде не подойду, — бормотал Костка. — Вон и винтовка в сосульку превратилась... — Он вытер подбородок. — Сапоги хоть выжимай, и в желудке урчит. Эй, товарищ Бартак, нет ли у тебя пирожка, хотя бы со шкварками?

Бартак сверкнул было гневно глазами, но, увидев измученное лицо Костки, бросил в него комком мокрой глины. Ян Шама, лежавший рядом с Косткой в луже, сквозь сетку дождя неотрывно смотрел, как рвутся красноармейские снаряды.

— А Маруся-то со своим бронепоездом укатила! — вдруг крикнул он. — Или девочка испугалась? А может, струсил тот господин, которого она опекает?

— Наверняка был приказ, — отчего-то вдруг раздраженно ответил Бартак. — Может, Поворино прикрывает.

Дождь немного утих. От соседней роты, с позиций которой была видна железная дорога, приполз Петник, сообщил, что прибывают новые красноармейские части.

— Это наши ребята, я узнал их командира батальона Зарубу, — сказал он Бартаку.

А Бартак думал, дойдет ли эсеровский бронепоезд до Поворина и хватит ли у них боеприпасов на случай нападения казаков, и не переставал следить за позицией казаков. Что это они так редко стрелять стали? Какая-то хитрость?

Снова хлынул яростный ливень, посыпался град. Ветер словно взбесился. В мокрой, прибитой дождем траве Бартак видел только спины добровольцев. Вихрь гнал град и дождь в сторону казаков, и почти не видно было, что там у них творится. Земля была размокшая, холодная. Вдруг кто-то наклонился к Бартаку и закричал в ухо:

— Связной товарища Голубирека! Товарищ Голубирек принял на себя командование наступлением и приказывает кавалеристам атаковать казацкие окопы, как только смолкнет наша артиллерия. Идет весь чешский полк, и все должно произойти быстро.

Бартак даже не оглянулся на связного. Борейко прекратил огонь. Бухали только орудия казаков. Бартак вздрогнул от озноба. Проклятый дождь! Он встал на колени, поднял карабин. Шама, Петник и Беда Ганза, Барбора, Пулпан — все знали, что это значит. Курт Вайнерт и Йозеф Долина, промокшие, отяжелевшие, поднялись первыми. Бартак пошел к казацким окопам, за ним двинулись его спешенные конники. Ветер, дождь и град хлестали им в спины, но они уже не обращали на это внимания. Те, кто не поднялся вместе с первыми, вскакивали с опозданием, смущенные тем, что вдруг остались одни. Матей Конядра поднял одного такого за шиворот, поставил на ноги и прохрипел:

— Ты что, трусишь?

Стемнело, хотя до заката было еще далеко. Казаки увидели чехословаков лишь тогда, когда они очутились над ними. Затрещали ружейные выстрелы, залаяли пулеметы, но поздно. Шама и Костка заставили замолчать ближайший к ним пулемет, Конядра с Ганзой забросали ручными гранатами другой. Завязался рукопашный бой. Казаки поначалу смешались. Некоторые, бросив винтовки, выскакивали из мелких окопов с шашками в руках. Стрелки второго полка гнали их, стреляя в упор и останавливаясь только для того, чтобы перезарядить винтовки. Киквидзе со своим адъютантом стоял на вершине высоты, пристально наблюдая сквозь дождь за ходом боя. Извилистая цепь чехословаков двигалась вперед, как огненная лавина. Слева к ним примыкали густые цепи рабоче-крестьянского полка. Но и казаки получили подкрепление — из станицы и из окрестных балок. Отступление их приостановилось. Киквидзе нахмурился.