Чешская рапсодия

Раненое плечо горело, Киквидзе не мог усидеть на месте и, разговаривая, прохаживался перед догоравшим домом. Со всех концов города доносилась ружейная стрельба, но Киквидзе будто ничего не слышал. Люди Бартака очистили прилегающие улицы. Жителей города они не подпускали близко, обыскивали их. Певец Костка нашел у одного заряженный пистолет и без всякого колебания обратил его против прежнего владельца. При выстреле рука Костки не дрогнула.

Ян Шама сказал Ганоусеку:

— Наш песенник принял близко к сердцу, что говорил комиссар: «Действительно, в революционной войне нет места великодушию».

Со стороны вокзала подходили матросы. Их четкий шаг гулко отдавался по улице. Впереди них гарцевал на коне Аршин. В его висках еще жарко билась кровь. Высокий, стройный командир моряков широким шагом подошел к Киквидзе. Им достаточно было обменяться двумя словами, и связной Сиверса увел матросов на позицию, где, казалось, чехи уже не в силах отбивать беспрестанные атаки кулачья. Балтийцы не могли ошибиться, где противник, и их «ура» донеслось до базарной площади.

Восстание в Тамбове было подавлено. Начался суд над эсеровскими офицерами и кулаками, захваченными в бою. Красноармейцы сняли повешенных и заставили жителей города похоронить их с почестями. Командир пятого кавалерийского полка Звонарев добился у Сиверса и у Киквидзе разрешения председательствовать на суде. Приговоры приводили в исполнение его же кавалеристы. Чехословацкие стрелки группами разошлись по домам, вылавливая по погребам и чердакам офицеров и эсеров. Среди жителей нашлось достаточно таких, которые показывали, где скрываются мятежники.

В кафе на площади, в каморке кухонной прислуги, бойцы нашли своего избитого и связанного полкового командира. Без сапог и с пеньковой петлей на шее. Освободив Книжека, его привели в особняк генерала Половникова. Генерал сидел в гостиной, с ним были Киквидзе, Кнышев, Сыхра и Бартак. Когда красноармейцы ввели Книжека, генерал изумленно вскричал:

— Ах, как я за вас беспокоился! И вижу, не зря — вы уцелели чудом. Вы должны нам все рассказать, но прежде всего сядьте. Желаете водки?

Норберт Книжек жадно выпил и медленно опустился на стул. Его красивое лицо было бледно, утомлено. Он рассказал, что сидел в кафе, вдруг ворвались офицеры, с которыми он прежде пил, увели, избили, связали и набросили на шею петлю. А уходя, пригрозили, чтоб привыкал к веревке.

— Надеюсь, вы не сильно пострадали, товарищ Книжек? — спросил Киквидзе.

— Сами видите, товарищ начальник дивизии, — ответил Книжек без особого воодушевления.

— А где пополнение для вашего полка?

— Я собрал уже тридцать человек, но, когда вспыхнуло восстание, приказал им скрыться. — Книжек поймал недоверчивый взгляд Вацлава Сыхры, и слова его замерли, однако он превозмог смущение и добавил: — Через неделю я их приведу в Алексиково — надеюсь, сумею собрать.

— Ладно, так и сделайте, друг, нам это очень нужно, — сказал Киквидзе. — А дочери его превосходительства Половникова не показывайтесь на глаза в таком виде — не очень-то вы сейчас привлекательны.

Оставив Тамбов на Сиверса, Киквидзе вернулся в Поворино, с тем чтобы на следующий день вместе с чехословацкими и другими полками отправиться в Алексиково. Здесь бойцы залечивали раны, отдыхали, смотрели кино. Городок снова целиком принадлежал им. Играли наспех свадьбы, с песнями ходили на учения. Комиссары устраивали митинги с докладами о положении на фронтах. Только поход на Урюпинскую прервал солдатскую идиллию.

Ранним утром полковой оркестр чехословаков сыграл на прощание несколько маршей. Солнце сияло. Полки стояли готовые в поход. Бронепоезд с таинственным царицынцем пойдет по одноколейке. Второй Чехословацкий полк двинется пешим ходом. Шестой кавалерийский полк получил задание прикрывать левый фланг чехословаков, пятый Заамурский — правый. Рабоче-крестьянский полк остался в Алексикове: в последнюю минуту в полк прислали две роты мобилизованных крестьян, и Киквидзе хотел, чтобы они прошли обучение. Для охраны города от нападений извне начдив оставил Борейко с артиллерией и Тамбовский полк.

— Вы обязаны искупить свою вину, товарищи, — грозно сказал Киквидзе тамбовцам на прощание.

Чехословаки шли в боевом построении: неизвестно было, с какой стороны могли налететь казаки. В центре двигалась полковая батарея. Дорога была трудной. Унылая степь, по которой тянулась дорога, походила скорее на бушующее, взволнованное море, чем на землю, покинутую богом, как выразился Шама. Даже кусты и сосновые рощицы не радовали глаз. В них могли укрыться разве вороны, громким карканьем провожавшие стрелков, которые молча брели по лопухам, ковылю и полыни. Эсеры с бронепоезда насмешливо покрикивали на пехотинцев, а их командир Маруся, сидя на ступеньках первого вагона, не обращала на это внимания. Она хмуро смотрела в пространство, словно ничего не видя. Рядом с ней полулежал, опираясь на локоть, поручик Николай Холодный.

— Эсерка сегодня встала с левой ноги, — пробормотал про себя Аршин Ганза.