Чешская рапсодия

Матей Конядра, Аршин Ганза, Пулпан и Шама ехали молча. Шама все время смотрел по сторонам, — и чем дальше, тем менее нравилась ему местность — сплошные овраги, извилистые лощины, густой кустарник по склонам... Сто раз могли отсюда напасть казаки, и увидели бы они их тогда лишь, когда казаки приставили бы им к груди свои грозные пики. Конечно, ехать в головном дозоре по незнакомой местности, в километре впереди полка весьма почетно, но куда лучше сидеть в Алексикове или уж в этой окаянной Урюпинской. Шама взглянул на Аршина. Тот раскачивался в седле, насвистывая драгунский марш. Что ж, у него всегда песенка в запасе, и куда приятнее слышать, как он насвистывает, чем сносить его насмешки... А кудрявый Конядра, которого Аршин замучил чуть не до смерти, прежде чем научил не падать с коня, прыгая через канавы, едет теперь, как какой-нибудь принц в Конопиште — парке престолонаследника. Тоже мог бы сказать хоть словечко, небось в теплушке разговаривает, не остановишь... Для разнообразия поглядывал Шама и на бронепоезд, который полз по рельсам, словно нечего было в топку бросать. Марусины эсеры валялись на платформах у орудий и пулеметов или высовывались из вагонов. Надо как-нибудь всерьез потолковать с ними. Чтоб до сердца дошло, а впрочем, сердце у них всего лишь насос для перекачивания крови... Слыхать, они ругаются между собой из-за каждого слова, если оно им не по вкусу, чуть что — в драку, за пистолеты хватаются... Предложить бы им чайку попить, послушать, их трепотню... Нет, Шама предпочел бы видеть на бронепоезде красноармейцев, людей с определенным образом мыслей. Но что поделать, раз не хватает настоящих бойцов, приходится довольствоваться даже такими психами, лишь бы хоть немного слушались, белых-то вокруг, как египетской саранчи...

На полпути командир дивизии приказал варить обед. Пехота и кавалеристы приняли это как праздник. Конному головному дозору эту благую весть принес певун Костка — в тот день он был связным. Максимовская компания уселась в кучку, нашлось место и для Даниела, Конядры, Костки и Пулпана. Йозеф Долина позволил ослабить подпруги и разнуздать коней: вокруг стана разъезжали патрули кавалерийских полков, чтобы в случае опасности дать знать пехоте. Аршин Ганза ел, как голодная собака, временами поднимая глаза к небу, где собирались серые рваные тучи. Пехотинцы уже наелись и теперь, улегшись навзничь на железнодорожной насыпи или прохаживаясь по бивуаку, старались стряхнуть с себя усталость. Вдруг Шама повернулся к Ганзе и ложкой показал на группу пехотинцев в новом красноармейском обмундировании.

— Верно, новенькие, их вчера привез Книжек из Тамбова, — проговорил он с набитым ртом. — Ребята явно не рассчитывали, что им и выспаться не дадут, а сразу на Урюпинскую двинут. Не хотел бы я быть в их шкуре.

— Я бы оставил их в Алексикове, и пусть бы их там погоняли на плацу вместе с мобилизованными из Рабоче-крестьянского, — без всякого интереса бросил Ганза.

— Вчера я заходил к ним, — вмешался Даниел. — Солдаты или обученные, большинство бывшие легионеры, а в сегодняшний поход вызвались сами. Есть среди них один блондин, словак — Книжек с ходу назначил его командиром нового взвода, — так этот парень говорил мне, что они горят желанием лупить беляков. Я ему сказал, что это умнее, чем подставлять зад казакам.

Ганза вытер усы ладонью, распушил их пальцем и, переваливаясь, словно только что слез с коня, двинулся к вновь прибывшим.

— Передай им привет, — насмешливо крикнул ему вслед Пулпан, — а если там любопытных щелкают по носу, предложи им в Урюпинской свинину с кнедликами, чтоб не обидели тебя!

Ганза пропустил все это мимо ушей и даже как бы развеселился от этой шутки. Он стал искать блондина, о котором говорил Отын, но тот как будто сквозь землю провалился. Ганза ходил от группы к группе, заглядывал в лица — ребята все молодые, хорошо, что пришли, работа теперь заспорится, бормотал он, как вдруг кто-то схватил его сзади и повернул к себе, воскликнув:

— Аршин, Аршин, это твой призрак, или ты на самом деле тот окаянный драгун из Максима?

Первым побуждением Аршина было выругаться, но лицо, прижимавшееся к его лицу, и руки, обхватившие его так, что он чуть не сломался, не давали ему вздохнуть. Лагош! Михал Лагош, этот чертов увалень из Угерской Скалицы, во втором Чехословацком полку! Беда тоже схватил Лагоша и влепил ему поцелуй прямо в нос. Со стороны могло показаться, что каждый из них старается перетянуть другого, и оба никак не могли прийти в себя. Лагош первым обрел дар речи:

— Господи, вот счастье-то, не знаю, что могло меня больше обрадовать, чем такая случайность! — Он говорил и смеялся, и слезы стояли у него в глазах.

— Случайность! — фыркнул Аршин. — Так знай же, что здесь вся наша максимовская компания и стоим мы лагерем вон там, в тесном кружке, как богомольцы из одной деревни. Пойдем скорее, покажись ребятам!

— Жаль, Шамы нет с вами.

— С нами он, с нами, и как раз говорил, что ты, верно, сейчас как батька на крестинах, — торопливо говорил Ганза, таща Лагоша за руку. Вдруг он остановился.