Чешское время. Большая история маленькой страны: от святого Вацлава до Вацлава Гавела

Клементинум — это главная чешская библиотека, фонды которой вмещают семь с лишним миллионов единиц хранения; она наверняка скучает в отсутствие Codex Gigas. Мне лестно, что где-то здесь на стеллажах пылятся и некоторые из моих скромных литературных работ. Конечно, не в Барочном зале, до самого расписного потолка набитом бесценными раритетами. Эти старые труды расставлены на двух этажах в 21 ряд, а над ними простирается нарисованное художником Иоганном (Яном) Гебелем: купола храма мудрости, восседающий на горе Парнас покровитель наук и искусств Аполлон, Преображение Господне на горе Фавор (конкретнее, парящий над Христом ангел со светочем знания). Поучительная надпись Ipsum audite («Слушайте Его!» в смысле «Повинуйтесь Ему!») простым смертным не видна, поскольку тем, кто не сочиняет серьезных научных трудов, разрешено только топтаться у входа в великолепный зал, откуда даже огромные исторические глобусы толком не рассмотришь. А жаль, ведь мне нравится разглядывать книги в старых библиотеках и вдыхать их строгий бумажный запах. Но гутенбергова эпоха неотвратимо приближается к финалу, и вскоре перелистать страницы можно будет только в музее, если, конечно, кому-то придет в голову такие музеи организовывать.

От главного входа в Клементинум до Староместской минута-другая пути — либо по улице Оружейников, либо через улицу Святого Леонарда вдоль треугольной Малой площади, а потом мимо узорчатого дома U Minuty, он приторочен к зданию ратуши, следовательно, и к пражским курантам. Этой дорогой прежде приходилось двигаться в ажитированной толпе, которая непосредственно под орлоем приобретала плотность сгущенного молока. До пандемии коронавируса в Прагу, город с населением в 1,3 миллиона человек, ежегодно приезжало туристов впятеро больше, 7 миллионов, не считая тех, кто останавливался у друзей и родственников или снимал жилье по какой-нибудь левой интернет-переписке. Если бы в Москву, а она десятикратно многолюднее Праги, туристы явились в такой же пропорции, то ежегодно красотами российской столицы наслаждались бы все до одного граждане Франции или подданные Великобритании, включая жителей их заморских территорий. Пандемия превратила Прагу в пустой город, наполненный вечерним светом фонарей, которым не для кого было светить. Мы сидели в самоизоляции, гадая, скучают мостовые Старого города по каблукам и подошвам иноземцев или, напротив, отдыхают от них.

Четверть века я со смешанными чувствами наблюдал за тем, как красавица Прага хорошела, развивалась, добрела на международных туристических деньгах, как она становилась все доступнее и привлекательнее для чужих глаз и карманов, рискуя потерять при этом свой особенный домашний уют и все еще очень отчетливую чешскую аутентичность. Антиквары, букинисты, часовщики, булочники и мясники были вытеснены из кварталов, в которых обитали туристы, тайскими массажистами и продавцами международных химических сладостей, милые народные забегаловки проигрывали битву за посетителей сетевым предприятиям ускоренного питания. В индексе глобальных городов Праге присвоили почетный рейтинг B+, что означало: здесь все в порядке с возможностями для труда и отдыха, с экономикой и урбанизмом, с общественными пространствами и зелеными насаждениями, здесь удобный транспорт и развитая безбарьерная среда, тут приятно жить и, наверное, не слишком тягостно умирать. Все двигалось в сторону бо́льших комфорта, простоты, скорости, обезличенности, универсальности. Опытным жителям города его центр казался пораженным проказой, язвы распространялись с севера на юг и с запада на восток. На Вацлавской и Староместской, в Мала-Стране и в Граде пражане старались без нужды не появляться.

Оптимисты уверяют, что не все потеряно: уверенные в себе, чувствующие собственный характер города́ — а Прага, дескать, именно такова — способны вытерпеть и побороть многое. Поэт Сейферт утверждал: «Прага… царственней, чем Рим». Эта строка из поэмы «Одетая светом», рассказывающей о нетрезвых весенних шатаниях зачарованного путника. Сейферт создал образ светящейся Праги, сотканной из лучей солнца, причем таким небесным он увидел и почувствовал город в малоприятное время нацистской оккупации, что придало лирическим стихам особое горьковатое настроение. Но в той же поэме Прага предстает и символом цветения, древом с постоянно обновляющейся кроной. Конечно, возможны такое прочтение и такое ощущение. И все же иногда меня посещают сомнения в том, что пражское Старе-Место — да, выдержавшее под занавес Тридцатилетней войны осаду грозных армий шведского генерала Ганса Кристофа Кёнигсмарка — способно выстоять под натиском всемирной туристической орды, которая уж точно и камня на камне не оставит от прекрасного города.

Герб Австро-Венгрии в галерее собора Святой Варвары в Кутна-Горе