Чешуя ангела

Игорь лежал, смотрел в потолок, Елизавета сидела рядом, гладила по руке. Было хорошо, спокойно. Как в детстве, когда гриппуешь, мечешься в липком поту, очнёшься – а рядом мама сидит на табуретке, не спит.

Жаль, что мамы никогда не было.

* * *

Город, лето

– Не подсовывай, не подпишу. Ты идиот, Макс, какой ещё «военно-спортивный лагерь», в твоём-то возрасте? Я в этом не участвую.

Макс ощетинился, покраснел, заговорил жёстко:

– А тебя никто и не приглашает, ещё нам либерасни не хватало.

Игорь остолбенел. Встряла Елизавета:

– Максик, ты чего? Роллов просроченных покушал? Или теперь исключительно редьку с квасом потребляешь?

– Не твоё дело. Перекладываешь бумажки, вот и перекладывай себе.

– Да ты не только поголубел, но и охренел в атаке, Максик.

Макс вскочил, бросился к Елизавете, остановился в полуметре. Игорь даже на мгновение залюбовался: маленький, узкоплечий Макс в гигантских берцах, будто персонаж мультфильма, и Лиза, расправившая плечи, замораживающая взглядом, словно Снежная королева – полудохлого воробья.

– Брейк, сотрудники. Сели по местам. Сели, говорю! Макс, ты чего, вправду как с иглы сорвался, почему нервы?

– А чего она? – запыхтел Макс. – Пусть извинится.

– За что извиняться, мальчик? – выгнула бровки Елизавета. – За «либерасню»?

– Хватит, сказал. Заткнулись оба. Макс, ну какой ещё отпуск? Да ещё на месяц, ты с ума сошёл? Работы же… – начал Игорь.

Макс скривился:

– Рабо-оты! Что ты называешь работой, консультации для игроделов? Что, мол, не мог товарищ Сталин в пятьдесят шестом приказывать бомбить Будапешт атомной бомбой, потому что умер за три года до того? Самому-то не противно? В кои веки нормальная работа нарисовалась, настоящая, полезная – и ты рубишь мне «Русазию». Надоело всё, достали ваши рожи.

Игорь выдохнул, посчитал до пяти.

– Я «Русазию» тебе не рубил, а отложил. В конце концов, мы не подразделение администрации президента и не у Симоньян подвизаемся…

– Что ты мне втираешь, причём тут Симоньян? Аксель – дядька реальный, не эти трепачи. И дело хочет делать реальное. Чтобы наконец Европа вздрогнула и обосралась, а не эти мультики голимые про суперракеты. Это даже не концепт, это настоящая стратегия. Идея! С большой буквы. Исполнить истинное предназначение Руси, прийти к последнему морю…

– Это не отравление скисшим квасом из грязной братины, шеф, – спокойно сказала Елизавета. – Это гораздо хуже. Нашему Максику промыли мозги, хотя удивительно: как можно промыть то, чего нет?

– Хватит! Заткни свою сучку!

Игорь вскочил, сгрёб Макса, шарахнул о стенку, вцепился в горло:

– Ещё что-то подобное про Лизу, и ты выблюешь собственный ливер, а потом его сожрёшь. Всосал?

Макс извивался, как червяк на крючке, хрипел. Игорь чуть ослабил захват.

– Понял или нет?

Отпустил. Макс рухнул на стул, вытер слёзы, отдышался. Сказал:

– Я давно всё понял. Терпел просто. Не подпишешь за свой счёт – получишь заявление об уходе. Всё.

Покачиваясь, дошёл до двери. Обернулся:

– По старой дружбе, если она всё-таки была. Валите из страны, в Аргентину, в Новую Зеландию, как можно дальше. И не позднее августа. Или никто не спасёт, даже я.

Грохнула дверь, испуганно звякнули стаканы на стеклянном столике.

– Что это с ним? И куда собрался, что за лагерь?

Елизавета вздохнула:

– Это не лагерь, шеф. Макс вчера после того, как вы зарубили техзадание по «Русазии»…

– Не зарубил, а отложил.

– Хорошо, отложил. Так вот, он заперся у себя, надрался в одну харю. И втирал аналитикам в курилке про то, что уезжает на войну. Доигрался в пейнтбол с дружками-нациками.

– Ерунда, где наш Максик и где война?

– И тем не менее, был необычайно серьёзен, не пьяный трёп.

– Ну сама подумай: в ЧВК его никто не возьмёт, он срочную не служил. В Республики? Там сейчас тихо, да и прекратили приём добровольцев.

– Он проболтался, куда. Тут же протрезвел, просил никому не говорить. Аналитики мне под огромным секретом сказали, потому что не могли такое в себе носить, котики.

– Куда?

Елизавета вздохнула.

– В Идамаа.

Игорь охнул. Потёр лоб, сказал:

– Бред. Пьяный бред вечно обиженного тинейджера.

– Не знаю, шеф, может, и бред. Ладно, я пойду.

У двери остановилась:

– И да. Игорь Анатольевич, спасибо, что вступились. Вы мой рыцарь.

33. Мальчик. Дракон

Город, зима

Самый худший на свете поэт – Корней Чуковский, а самое жуткое стихотворение – «Путаница». Потому что, когда лисички подожгли море, крокодил принялся тушить его пирогами, блинами и сушёными грибами.

Бабушка не умела печь пироги и маме запрещала:

– Милочка, оставь эту заботу домработнице, а ещё лучше – ленинградскому пищетресту. Прожигать жизнь у плиты – непозволительная глупость, лучше книгу почитай.