Чешуя ангела

Да, я убит. Я завис между небом и землёй. Мальчишки всегда играют в войну – и когда-нибудь доиграются.

Город, беременный бедой. Вопли сирен, вспышки полицейских огней, реконструкторы в наполеоновских мундирах с драгунскими палашами в руках. Или это топоры?

Небо, беременное дождём. Тяжёлые капли-разведчики падают, закрепляются, расширяют плацдарм, готовя высадку. Белоголовая девочка лет семи, петухи выбиваются из косичек; нелепый, как апельсин на серой солдатской шинели, оранжевый зонт, смятый, драный, торчащий стальными спицами.

– Это бывший мамин зонт, – говорит девочка. – Он немножко поломанный. Зато мне мама телефон купила, я теперь мультики смотрю. Про крокодила, у которого болели зубки, но птичка Тари его вылечила. Конрад так не может.

Я вздрагиваю.

– Конрад? Что не может Конрад?

– Зубки вылечить крокодилу, – объясняет девочка. – Может, он крокодила боится, точно не знаю, я ему показывала книжку, вроде не испугался, хотя кто же Гену боится? Но, вообще-то, он же воронёнок, зубы лечить не его профессия.

Я ничего не понимаю. Переспрашиваю:

– Профессия? Воронёнок?

– Дяденька, вы что, забыли? Конечно, воронёнок, это вы его спасли. Конрад уже подрос.

– Подрос, – повторяю я за девочкой. – Совсем подрос.

– Ну и вот. А птичка Тари маленькая, она во рте у крокодила помещается. Наверное, правильно во рту, а не во рте. А Конрад не помещается, и потом, вдруг крокодил не поймёт, что его спасают? Возьмёт, да и съест Конрада. Это ведь опасно, дяденька?

– Опасно, – бормочу я. – Особенно если Конрад и есть крокодил, самоедство убивает.

Девочка качает головой, оранжевый зонт качается в такт, подаёт сигналы.

– Вы точно забыли. Я Настя, а Конрад не крокодил, он вороний птенец и очень любит горох.

– Горрох.

– Ага, – смеётся девочка. – А мультик хороший, хоть и старый. Но я вам показать не могу, мне мама не разрешает телефон на улицу выносить, когда гуляю, говорит, потеряю. Я растеряха, да. Пойдёмте, дяденька, дождь всё сильнее, вы промокнете. Или вы не боитесь, потому что в плаще? Вы всё время в этом плаще, и когда жарко, и когда холодно. Зимой тоже?

– Всегда, – говорю я. – Я всегда в светлых одеждах.

– Пойдёмте, ну пожалуйста, вместе мультик посмотрим про птичку Тари, и как Маша над медведем смеётся, она прикольная, хотя мама говорит, что давно бы за такое поведение по ж… по попе надавала. Мама не велит гостей приглашать, но за вас не будет ругать. Пойдём, а?

Я устал. Устал прятаться, бродить, разговаривать с призраками. Я не спал с весны, я устал.

Девочка отдаёт мне оранжевый зонт с торчащими железными косточками, берёт меня за руку и ведёт.

Дождь всё сильнее.

* * *

Особняк Акселя, осень

Дождь всё сильнее.

Девчонки сидят на скамейке напротив входа в особняк Акселя, один зонт на двоих, словно временное убежище, маленькая хижина, спасающая от неуютного мира. Белка спёрла открытую бутылку шампанского, вынесла в рюкзаке, один стаканчик на двоих, пьют по очереди. Белка говорит:

– Я долго привыкнуть не могла, что в Питере солнца нет. Плакала даже, домой хотела, в лето. Абрикосы, виноград, тонна вина в подвале. А потом свыклась как-то.

Елизавета говорит:

– Мой город особенный, тут солнце не на небе, а внутри людей, так и выживаем. Помнишь, у Георгия Цветова?

Город подарит влагу:
Серое крыш шуршанье,
Капель холодных ласку,
Нервного ветра срыв.

Город подарит небо:

Звёзды со дна «колодцев»,
Редкого солнца вспышку,
Росчерки белых птиц.

Город подарит ясность:

Строгость одежд гранитных,
Чёткость чертёжных линий,
Верный напор Невы.

Просто молчи и слушай,

Зонт убери и слушай,
Сбрось капюшон и слушай:
Музыка здесь.
Внутри.

– Не помню, – признаётся Белка. – Не читала, только фамилию слышала.

– Про него забыли, а Игорь вытащил из забвения. Статьи писал, лекции читал, памятник этот, когда танк нашли. Добился переиздания, трёхтомник вышел.

– Молодец Игорь.

– Козёл он! – говорит Елизавета и опять начинает плакать.

Белка ставит бутылку на землю, зажимает кроссовками, гладит подругу по плечу.

* * *

Приём у Акселя подходил к концу, лохматые поэты рвали у рэпера микрофон, губодутые кисы разъезжались на афтерпати, выбритый-выщипанный художник флиртовал с официантом, в углу спал мятый дядька в перекрученном галстуке. Игорь всё не появлялся. Елизавета наконец решилась, подошла к распорядителю.

– Дьяков Игорь Анатольевич, историк? А вам зачем знать, сударыня?

Распорядитель прилепил дежурную улыбку, но глаза оставались профессионально холодными, в интонации – снисхождение: много вас таких, любительниц выпить на халяву и подцепить мужчинку.

– Я его сотрудница, мы вместе пришли.

– Вполне может быть, сударыня. Так бывает: пришли вместе, ушли порознь. Игорь Анатольевич закончил переговоры с Семёном Семёновичем и давно уехал.

И контрольный: