Честь

Нэфисэ, встревоженная, словно мать, у которой опасно заболел ребенок, побежала к агроному. Но этот пожилой человек не любил нарушать свою размеренную жизнь — обходил стороной трудные вопросы.

— Можно бы проборонить... — сказал он. — С другой стороны, боронить сейчас рискованно... Как бы не задеть корни! Тогда совсем плохо будет...

— Что же вы все-таки посоветуете? — допытывалась Нэфисэ. — Ведь если так оставить, пшеница может погибнуть!

— Гм... Как тебе сказать! Бывает, сожмешь зубы и терпишь. Что ни говори, а еще многие проблемы не разрешены наукой. Надо помнить, что нередко сама природа выручает из беды. Да, да! А может быть, еще ничего страшного и нет... Ладно, я сам заеду, посмотрю...

Но агронома в «Чулпане» так и не дождались.

Надо было что-то предпринимать. Пробовали рыхлить почву железной бороной. Но тяжелая борона превращала зеленое поле в черное месиво. Деревянная борона тоже вырывала ростки с корнем.

В эти дни и сам Тимери ходил мрачный, озабоченный. Он подолгу стоял, задумавшись, над всходами, ковырял пальцем твердую землю, и вдруг его осенила мысль:

— Килен, — обратился он к Нэфисэ, — а что, ежели мы граблями пройдемся по полю?

Вертевшийся тут же Бикмулла не стерпел и вставил свое слово:

— Ай-хай, только корни повредите да ростки затопчете... Может, лучше не мучить ее? Оставим на волю божью...

Нэфисэ провела еще одну бессонную ночь. Дальше тянуть нельзя было — пересохшая земля начала растрескиваться.

На заре, взяв в руки легкие грабли, девушки босиком вошли в пшеницу.

Говорят, смелость камни рушит. Затея удалась: корни у пшеницы остались целы, примятые стебли быстро поднялись.

Потом привезли в поле сорокаведерную бочку, к которой кузнец, по указанию Нэфисэ, приделал длинные трубы с отверстиями. Намешали в нее приготовленного заранее удобрения. Когда все было готово, Нэфисэ взяла под уздцы Серко и медленно повела его за собой по полю.

Старик Бикмулла, нахмурившись, опять проворчал:

— Ну, девушка, и мучаешь же ты хлеб! Влетит тебе, коли попортишь, ох, влетит!

Мэулихэ со страхом смотрела на втоптанные в землю ростки и только молилась про себя. Однако вера ее в Нэфисэ была безмерна. Решительно сжатые губы бригадира показывали, что она не отступится, и это придало силы и Мэулихэ. Она погладила Серко и сказала бодро:

— Иди, Нэфисэ, иди! В добрый час! Только не оборачивайся. А тебе, Бикмулла-абзы, не след каркать! Почем знать, может, этот хлебушко нам еще дороже, чем тебе? Может, мы из-за него ночи не спим?

Прошло несколько дней, и пшеница стала неузнаваемой. Она густо покрыла все поле, заволновалась на ветру, переливаясь темной своей зеленью.

Первую прополку и прополкой-то нельзя было назвать. Поле было чистым, лишь кое-где мелькали василечки.

Как-то мимоходом заглянул в Ярышкан и агроном. Он остался доволен и обработкой почвы и самой пшеницей. Когда ему напомнили про историю с боронованием, он, нисколько не смутясь, заявил, что тогда заехать никак не мог.

— Ваш опыт, — сказал он Нэфисэ, — оказался удачным, даже сверх ожидания. Вы вписали новую страницу в агротехнику. А главное — пшеница у вас дала два стебля с одного ростка! Это — редкое явление. Здесь наверняка сам-десять будет!

— А если окажется сам-пятнадцать? — полушутя спросила Нэфисэ.

Агроном сощурился и пожал плечами:

— Я не посмел бы заявить так категорично. Ну, а если будет — выше счастье.

Пшеничное поле стало теперь для Нэфисэ и милым и близким, как родной дом. Она и дня не могла прожить, не побывав здесь. Этот зеленый мир, созданный стараниями ее бригады, стал не только утешением, но и самой большой радостью в ее жизни.

Вечерами, уходя в деревню, Нэфисэ не раз оглядывалась на свою пшеницу, которая оставалась в одиночестве ожидать ночную мглу. А утром, возвращаясь в поле, она испытывала странное волнение, будто встречалась с близким человеком. И остролистые стебли были рады ей, старались опередить друг друга в низком поклоне, тянули к ней, словно гусята, длинные шейки и неумолчно шуршали, шуршали.

Иной раз Нэфисэ сидела притихшая на краю поля и наблюдала, как по ее пшенице, словно по речной глади, пробегают голубовато-зеленые волны, и ей казалось, что стебельки лепечут что-то, силятся объяснить какие-то неведомые ей тайны природы. И перед ней возникали дорогие ее сердцу образы ушедших из жизни людей. Когда-то по этим полям шагал ее Сарьян-абы, мечтавший о счастье будущих поколений... Газиз... Оба они жили для своего народа, вдохновляясь прекрасным будущим своей родины. Как радовались бы они теперь ее успехам!

В воздухе пахло медом, молодой и влажной листвой, в лучах солнца весело взмахивали крылышками мотыльки. Земля щедро источала тепло.

Нэфисэ с восторгом смотрела в высокое небо, на темно-зеленый лес, на говорливую пшеницу, как будто видела все это впервые. Она начинала ощущать еще глубже красоту родной природы, понимать живительную, обновляющую силу труда. Но труд для нее сегодня был не только созиданием, но и долгом перед родиной, перед теми, кто отдает свои жизни, чтобы защитить эту великую красоту.