Честь

Они вспомнили ночное собрание на круглой поляне, взволнованную речь Айсылу... Как были они тогда окрылены, как обрадованы! И ведь трудились они, не зная устали, с первого дня сева! Помогали друг другу, вместе делили горе и радость. Их объединила большая, искренняя дружба... Неужели все это уйдет, потеряет свой смысл?!

Рука Нэфисэ невольно потянулась к карману и нащупала конверт. Это письмо она получила сегодня от своих односельчан-фронтовиков. Они сердечно поздравляли ее с успехом... Нет, сейчас задета честь не только ее бригады, а всего колхоза!

Фирдавес понял, что дело принимает серьезный оборот. Он с недоумением поглядывал на собравшихся вокруг него женщин. Его ошеломило, что эти взрослые люди с суровыми, обветренными лицами, с сильными мозолистыми руками впали в такое уныние от нескольких его слов. Он повертелся вокруг знамени, потрогал его кисточки, но на большее не осмелился.

— Мне что? Я пришел, потому что послали, — пробормотал он. — Сказали, принеси знамя...

— Кто сказал? Айсылу-апа?

— Нет... Ее же дома нет, она в Алмалы. Секретарь сказал...

Тут мальчик, видимо решив, что все равно надо выполнять приказ, потянулся к древку. Но яростный окрик заставил его отдернуть руку.

— Не прикасайся!..

Все обрадованно уставились на Нэфисэ. Лицо ее теперь казалось спокойным, лишь прищуренные глаза гневно блестели.

— Не смей трогать, мальчик! Иди передай, что знамя понесем в деревню, когда закончим все работы в поле. Скажи, что с этим знаменем мы еще выйдем встречать наших бойцов с фронта!

Все вдруг оживились, задвигались, заговорили. Мэулихэ, суровая, подошла и встала рядом с Нэфисэ. Карлыгач даже в ладоши сгоряча захлопала. А Сумбюль закружилась вокруг знамени.

— Не дадим, не дадим! — повторяла она.

— Правильно, не дадим! Мы завоевали его!

— Мы его за честный труд получили! Правление дало его нам, партийная организация!

— Да, да! Какое отношение имеет к нему Сайфи?

— Почему пшеницы оказалось так мало? Ведь и колхозная комиссия, и сам товарищ Мансуров проверяли!

— Иди, мальчик, передай, пусть с нами не шутят! Мы свое докажем!

Зэйнэпбану с необычной для нее живостью схватила знамя и воткнула в самую верхушку копны. Ее широкое лицо стало кумачово-красным, светлые брови сердито задвигались. Всегда скупая на слова, она сейчас сыпала без умолку:

— Это дело сухорукого Сайфи, бесстыжие его глаза! Это он все путает, чтобы его мором унесло! Ты здесь трудишься в поте лица день и ночь, а всякие дармоеды, лежебоки кровь из тебя сосут! Кто назначил этого жулика бригадиром на току? Кто додумался до этого?

При каждом взмахе ее огромной руки Фирдавес испуганно закрывал глаза и отступал все дальше за копну. Наконец, улучив удобный момент, он рванулся и со всех ног кинулся в деревню.

Нэфисэ сняла нарукавники и бросила их на копну.

— Работу не останавливайте! Пойду на гумно нашу пшеницу искать!

— Непременно надо, непременно! Заставь всю ее найти! — подхватила Зэйнэпбану.

Нэфисэ уже на ходу крикнула:

— Смотрите, знамя никому не отдавайте!

4

Когда Нэфисэ подходила к гумну, у крытого тока стоял готовый тронуться обоз из пяти или шести подвод, запряженных быками и коровами. Сухорукий Сайфи сидел на пороге клети и хихикал, почесывая бородку:

— Интересно, когда же вы на этих топтобусах доедете?

Тэзкирэ, возившаяся около последней подводы, потянула вожжи и сказала с негодованием:

— Никуда это не годится, Сайфи-абы! Тебе бы молодежь уму-разуму учить, а ты ржешь, как сивый мерин.

— Ах, боже мой, — развел руками Сайфи, — и пошутить уже с вами нельзя! И что вы за люди? Еще в материнской утробе состарились!.. Вон еще одна идет, насупила брови...

Однако, когда Нэфисэ приблизилась, лицо его стало серьезным. Он одернул на себе полинялую рубаху и принялся скручивать цигарку.

— А-а-а, стахановка идет, рекордсменка!.. Как поживаешь, сестрица?

И льстивое обращение Сайфи, и наглый взгляд, смеривший ее с ног до головы, — все возмутило Нэфисэ, но она сдержала себя и спокойно спросила:

— Сайфи-абы, я хочу узнать, сколько намолотили нашей пшеницы? Ты как будто говорил, что получилось меньше. Почему же вышло не по-нашему?

Сайфи кинул на нее быстрый взгляд и, облизнув цигарку языком, начал усердно склеивать ее.

— Почему, говоришь, не вышло? Интересно, как же так не вышло? Неправду небось болтают... Дай-ка поглядим! — Он достал из кармана помятую, замусоленную тетрадку, долго листал ее и, наконец найдя нужную запись, сунул ее Нэфисэ. — Вот! Тут все записано. Пшеница с двух гектаров в Яурышкане... С двух га, стало быть, получено сто шестьдесят четыре пуда. Действительно, так и есть! Это же замечательно, сестрица! На такой урожай нельзя обижаться! Интересно, чего же тебе не хватает?

— Но ведь, Сайфи-абы, когда молотила комиссия, вышло по сто сорок пять пудов с гектара! Ведь пшеница с того же участка!