Честь дороже славы

Леонтий Ремезов был зачислен казаком (до выяснения обстоятельств пленения) в полк Кутейникова, прибывший в конце лета из Ставропольской крепости. Нежданно-негаданно в нем оказался Касьян Нартов, тоже в рядовых. Выяснилось только теперь, почему сотник Бабиков не ответил Леонтию на его вопрос о приятеле. Стосковавшись сердцем по матери и родине, Касьян дезертировал. Дома пробыл один денек и явился в военную канцелярию с повинной. За это его наказали всего лишь розгами, разжаловали и призвали в полк, где недоставало казаков. Ухарь-казак слыл в сотне любимцем. Потому рядом с дружком детства и Леонтию приживаться в полку было проще. После рабской неволи, в которой любой час мог стать последним, Леонтий не сразу обрел былую крепость духа. Но, набирая силы на крутом бараньем кулеше, срастаясь душой с земляками, он как будто воскрес заново, ощутив воинственный пыл и уверенность. И точно желая доказать отвагу, лез сломя голову в самое пекло скоротечных стычек с хищниками. По всему, войне с ними конца-края не видать…

И снова главнокомандующий Якоби совершил роковую ошибку. По словам пленных, если бы русские (как предлагал Фабрициан) стали преследовать кабардинцев после сражения на Малке, у дзэпща Баматова не нашлось бы иного выхода, как покориться.

Напротив, Якоби отвел свои полки с речных берегов, где был высокий травостой и раздолье для лошадей, обратно в крепость Святого Павла. Почтенный возраст – уже пятьдесят три – клонил Ивана Варфоломеевича к уюту, определенности, тишине. Губернаторствовать бы ему, вершить дела в партикулярном платье, а не трястись на прыткой кобыле или в экипаже! Так нет же, возложила императрица вериги командующего кавказскими войсками. А их – много, и как охватить все рассудком?

Весь октябрь, дождливый и ветреный, в полках корпуса была острая нужда в провианте. А вследствие преступного нерадения фуражиров (особенно в Томском полку), не заготовивших вовремя овса и сена, лошади отощали настолько, что начался падеж. Лишь в начале ноября из Астрахани прибыли транспорты с мукой, крупами, рыбой и овсом. Но этого оказалось ничтожно мало! У кого только можно: у терских казаков в станицах, у кабардинцев и ногайцев покупали сено и овес за баснословные деньги. Пуд сена стоил 50 копеек, а четверть овса – более 2 рублей. Командиры полков помощи от командующего корпусом, к сожалению, не получали.

А Якоби ударился в дипломатию. Для переговоров к нему в лагерь несколько раз приезжал доверенный враждующей стороны князь Шамгар со свитой. Он прельщал богатой данью: лошадьми, скотом, золотом, заверял в дружеском расположении к России. А требовал лишь одного: уничтожить линию и срыть крепости. В конце концов, ничего толком не добившись, кабардинцы прислали Ивану Варфоломеевичу оскорбительное письмо. И он, уже почивший на лаврах от будущего успеха негоциаций, вдруг прозрел и понял, что напрасно поддался тогда, после победы на Малке, излишней осмотрительности. Переложив всю ответственность на Фабрициана, командующий поручил ему подготовку экспедиции на Баксан, дабы обезопасить зимние квартиры.

27 ноября в пять часов пополудни русская армия выступила от крепости Святого Павла тремя колоннами, разделенными кавалерийскими группами. В их составе – два донских полка. Леонтий держался в одном ряду с Касьяном.

– И чегой-то на ночь глядя да в такой мороз тронулись? – сердито бормотал немолодой длинноусый низовец, едущий впереди. – Гутарят, до этого самого Баксана шестьдесят верст. Замерзнем, к черту!

– Должно не менее, раз приказали наготовить сухарей ажник на десять денечков, – отозвался суровый бородач. – Снег выпал. Это погано!

– Потому и полковники верхами скачут, а не в экипажах, – заметил Касьян. – Нехай узнают, как нашему брату-казаку служба достается…

– Один командующий в экипаже, – поправил урядник. – Ему полагается!

За полночь достигли быстроводной Малки. Она не покрылась льдом, несмотря на морозы. Казаки переехали на лошадях, а пехотинцы, подгоняемые командирами, кинулись переправляться вброд, хотя у егерей имелся понтонный мост. Его разворачивать не стали. Кто был повинен в этом преступном нерадении, у Леонтия ответа сразу не нашлось. Ведь были же запасные лошади! Он ошибочно подумал, что армия тут же станет на бивак, солдаты перемотают сухие портянки, а сапоги и войлочные чуни с кожаной подошвой высушат на кострах. Минул час, другой, а войско продолжало двигаться. Еще три горные речонки форсировали вброд. Под утро задул ледяной ветер. Штаны солдат взялись коркой. Послышался в колонне ропот, что ступни закоченели. Сам полковник Ладыженский, поняв, что обморозил ноги, нашел во что переобуться и сел верхом на коня. А сотни простых солдат-страдальцев продолжали шагать, попирать заснеженные на четверть аршина холмы…