Честь дороже славы

Тем не менее изгнание Корсакова и статс-дамы совершилось скоропалительно. И вскоре по столице поползла веселенькая сплетня. Якобы Екатерина Алексеевна неожиданно и тайком пожаловала к своему златовласому «Пирру». Вот вошла она в покои фаворита, услышав стоны, быстро отворила в спальню дверь. И что же за нею? А увидела она собственными глазами сцену преразвратную: Ванечка в голотелесном виде лобзал не кого-нибудь, а Прасковью Брюсшу, вернейшую подругу, раздетую донага. И будто бы виновницей сего казуса была фрейлина, одна из племянниц Потемкина, смело доложившая своей покровительнице о вероломстве избранника.

Основания, действительно, имелись, чтобы в это поверить. Однако всё было гораздо прозаичней. Фаворит Корсаков, малообразованный и тщеславный вертопрах, потерял под ногами почву. В дурмане похвал и успеха у женщин он забыл, кому обязан положением при дворе. И, часто навещая клан Орловых, приклонился к нему. И в самозабвенном порыве преданности брякнул во всеуслышание, что Потемкин – общий враг.

Об этом донесли императрице. Больше Корсаков не был к ней допущен. А прощальное назидание от любовницы получил довольно резкое. Зато Потемкину написала Екатерина почти в тот же день письмо столь ласковое:

«Слышу я, батинька, что ты живешь в лагере. Весьма опасаюсь, что простудишься. Пожалуй к нам в покой; каков ни есть – суше и теплее, нежели в палатке. Мне кажется, год, как тебя не видала. Ау, ау, сокол мой дорогой. Позволь себя вабить[40]. Давно и долго ты очень на отлете».

Едва затрагивалась честь «венчаного мужа», Екатерина Алексеевна обращала свое сердце в камень. Впрочем, расставаясь, пожаловала «Ванечке» дом в столице на Дворцовой набережной, имение в Могилевской губернии, 6000 душ крестьян, 200 000 рублей и еще драгоценностей на 400 000 рублей…

Кавказ далеко от столицы.

За день строительной работы на линии солдат получал 5 копеек. А обещанные подъемные в размере 20 рублей семьям хоперских казаков вообще не выплатили. В крепостях не хватало хлеба, пороха, медикаментов. От бескормицы и сапа гибли лошади. Видимо, в течение двух месяцев влюбленной императрице недосуг было доподлинно разузнать, каково положение Астраханского корпуса.

Главнокомандующий Якоби собрал по приезде в Павловскую крепость генерал-майора Фабрициана своих командиров. Сентябрь истекал, близилось ненастье, и требовалось без промедления предпринимать меры к беспрестанно нападавшим кабардинцам.

– Господа! Я должен объясниться, – начал Якоби, высокомерно оглядывая сидевших за длинным столом офицеров. – Некоторые из вас хотя и витиевато, но недвусмысленно упрекают меня в бездействии. Наипаче того, в трусости! Желаю напомнить, что недаром служу Отечеству и окупил на бранном поле воинское звание и почести от царицы.

Иван Варфоломеевич по-стариковски крякнул, сдерживая волнение.

– Так вот, любезные господа! Я твердо следую ордеру императрицы, присланному князем Потемкиным. В нем ясным духом сказано, чтобы военных операций супротив кабардинцев мы не предпринимали. В России устоялся мир. И нарушать его государыней не дозволяется!

Штрандман искоса посмотрел на сослуживцев. Полковники Ладыженский, Шульц, подполковники Великопольский и Ток сидели в напряженных позах, с хмурыми лицами. Это объяснение они слышали уже не впервые. С каждым днем хищники являли все больше дерзости, убивая солдат и казаков на кордонах, грабя подводы с рожью и просом, отрезая сообщение между крепостями. Лишь казачий полковник Савельев браво держал голову кверху.

– Ваше превосходительство, – обратился Фабрициан ровным и четким голосом. – За эти дни уже пять раз солдаты становились под ружье. Нападению подверглись пикеты. Злоумышленники подожгли заречный луг и траву перед фронтом крепости. Мне доложили господа офицеры, что негде стало заготавливать сено. А варвары огромными толпами скапливаются на курганах, в двух верстах от наших позиций.

– Они завсегда так, – вполголоса бросил Савельев, не без досады подумав про себя, что за столом все, кроме него и Ладыженского, сущие пруссаки.

– Мы поставлены перед выбором, – жестче сказал Фабрициан. – Либо далее мучить наших солдат, рискуя их и собственными животами, либо разбить и отогнать прочь разбойников.

Новоприбывшему генералу было всего за сорок. Светловолосый, с большими залысинами, он выглядел старше своих лет. За свою бурную службу, опаленную и Семилетней войной, и русско-турецкой, Федор Иванович был четырежды тяжело ранен, стал кавалером ордена Святой Анны. И ничуть не утратил прежней храбрости и особого, заботливого отношения к подчиненным.

– Я понимаю вас, генерал-майор, – иронично ответил Якоби и развел руками. – Не от меня зависит сие.

– В таком случае необходимо направить Потемкину рескрипт об истинном положении на границе, – предложил Штрандман.

– Я неоднократно доносил князю, – раздраженно парировал Якоби.

Фабрициан оживился.

– А нельзя ли ознакомиться с ордером государыни, дабы подготовить разъяснительное письмо?

Якоби с неудовольствием передал ему сафьяновую папку. Савельев, воспользовавшись паузой, заметил: