Честь дороже славы

Через неделю Мерджан была привезена в кочевье едисанцев и передана в семью бея, купившего ее полгода назад у Хан-бека. Увидев, что бегличка беременна, хозяин ее бросил несколько презрительных слов и велел поселиться не в тэрмэ для жен, а в камышовом шалаше. Ее поднимали и днем, и среди ночи, заставляя убирать навоз, задавать корм овцам и коровам, доить верблюдиц, таскать сапетками сено и курай для топки. Горестная тоска жгла ей душу, она бы наложила на себя руки, если бы не ждала ребенка. Только эта мысль, что в ней живет кровинушка Леонтия, отрезвляла. Когда же одна из жен бея проболталась, что хозяин так зол на изменницу, что, как только разрешится родами, завезет младенца в степь, а ее продаст туркам, Мерджан решилась на побег.

К нему готовилась скрытно и основательно. Мартовской вьюжной ночью, взяв с собой запас просяных пышек и бараньего сала, она запрягла лучшего скакуна хозяина, увязала к седлу тюк с сеном, спрятала скарб в переметную суму и неслышно выехала из кочевья, ориентируясь на Царь-звезду, как ногайцы называли Полярную. Снега было немного, он уже стаивал несколько раз, а пурга моментально сглаживала следы копыт. И Мерджан, опасаясь погони, отмахала за сутки немало верст, пока не встретился ей у азовского берега лагерь запорожцев. Лед на море был крепок, и козаки-разбойнички препроводили ногаянку в сечевой зимовник. В нем жили сербы и греки, бежавшие с турецких земель. В одну из переселенческих семей и была поселена Мерджан, которую обязали ухаживать за скотом. То, что она жена донского сотника, пузатый есаул воспринял безразлично…

Мерджан проснулась оттого, что малыш заворочался, и ей показалось, что он просит грудь. Но чадунюшка лишь зачмокал губами и снова забылся. Минуту подождав, Мерджан накрыла его жупаном и встала. При блеске месяца далеко открывалась холмистая новороссийская земля. На светлой стороне пологих склонов темнели росные травушки. Тут и там яростно били перепела. Во влажном воздухе ощущался густой до головокружения, сладковатый аромат разнотравья. Мерджан несколько раз глубоко вдохнула неповторимую степную свежесть, любимую с детства. И от восхищения этой предрассветной степной красотой, от ожидания скорой встречи с Леонтием, от радости материнства – от сонма переполнивших душу чувств – она заплакала. И так, стоя с распущенными волосами, молодая и сильная, жаждущая в жизни счастья, Мерджан молилась сразу двум Богам – Христу и Аллаху, глядя на восходящее солнце.

– О, Всемогущие! Пошлите на мою землю мир и покой, образумьте безумных и алчных людей, разоряющих дома и убивающих братьев. Даруйте благо тем, кто его заслуживает, а не обманщикам и нечестивцам. Пребудьте всегда с нами, укрепляя в нас милосердие и мудрость. Не шлите лишений и горя тем, кто чист сердцем. Обратите свои взоры на людей, живущих по вашим заповедям. С именами вашими пусть мир изменится и станет лучезарным, как это утро!

Вкрадчивое ржание гнедой точно спугнуло заревую тишь. Догадавшись, что гривастая подруга хочет пить, Мерджан сняла с её передних ног треногу и поощряюще хлопнула ладонью по крупу. Лошадка легко понеслась по спуску к речке, отражавшей радужное небо. Зайдя по колено в воду, она грациозно опустила голову, коснулась губами речной глади столь осторожно, что та даже не качнулась. Гнедая пила долго – то ли томила жажда, то ли засмотрелась в рассветную воду, напомнившую цветущий луг…

Меняя лошадей, Мерджан держала путь на юго-восток, как научил полковник Агеев. Несколько раз встречались становища ногайцев, которые объезжала, не раздумывая. Затем, выехав на шлях, встретила она обоз чумаков. Те подтвердили, что эта большая дорога наезжена к Таганскому рогу, откуда рукой подать до крепости Дмитрия Ростовского. Один из чумаков, сердобольный дед, с удивлением поинтересовался:

– А що ты, козаче, с дытыной? Чи нэнька погынула?

Мерджан не придала значения тому, что подслеповатый малоросс принял ее за козака. Это ее даже развеселило.

Дамирчика покоила она в кочевой колыбельке, связав шаль углами таким образом, что узел висел на шее, а ребенок помещался впереди. Это было удобно и не мешало следить за дорогой…

Петля аркана неожиданно пролетела над головой, и гортанные крики позади объяли душу страхом! Она обернулась. С холма стекало трое всадников, чернобровых горцев. Один из них на ходу пальнул из пистолета. Пуля прожужжала в стороне. Мерджан безотчетно, точно руководимая кем-то свыше, выхватила кинжал и, изловчившись, перерезала ременную тягу, которой была привязана к седлу запасная лошадь. И, отбросив оружие, ногами ударила гнедую, рванула повод:

– Айда! Айда!

Лошадь взяла с места рысью, но, испугавшись выстрела, сразу перешла на галоп. Слитный грохот копыт по окаменевшей под горячим солнцем дороге катился следом. Снова пуля осой прогудела мимо. И лошадь наддала, заставив Мерджан удерживать повод одной рукой, а другой обхватить сына. Запасная лошадка некоторое время скакала рядом. Но, приблизясь, абреки ее заарканили. Мерджан уловила возбужденные возгласы.

– Алип! Атшы!

– Щта, йсгуапхадзит![13]