Честь Шарпа

— Позвольте мне уехать!

— Вы под арестом, женщина.

— Это дерзость!

— Вы в браке с испанцем и в юрисдикции этой епархии. — Он потащил ее так, что она закричала от боли, но никто не пришел ей на помощь.

Он вытащил ее из кареты и затолкал в другую, где две женщины — обе с морщинистыми, жесткими лицами, обе в белых льняных капюшонах — ждали ее. Она звала своих слуг на помощь, но они были окружены солдатами с мушкетами и монахами с палками, а затем дверь коляски захлопнулась и она помчалась во всю мочь. Инквизитор сидел напротив нее. Когда она закричала снова, он наклонился и ударил ее, требуя молчания.

Кучеру маркизы приказали ехать назад в город. Испанский майор, которому велели повиноваться приказу Церковного суда, спросил, куда отправили Золотую шлюху. Ему велели не спрашивать, не беспокоиться — просто повиноваться. Он стоял, слушая как в темноте скрипят рессоры коляски, затем крикнул своим людям, чтобы возвращались на свои посты.

Генерал Вериньи наблюдал с башни, ждал, когда фонари кареты покажутся на белой дороге. Он ждал, пока луна не опустилась за горы. Он ждал, пока часы не пробили два пополуночи — и тогда он понял, что она не приедет. Он собирался послать несколько человек в сторону Бургоса, чтобы посмотреть, не случилось ли чего с ее каретой, но решил, что она, вероятно, флиртует с другим мужчиной. Он выругался, спрашивая себя, сможет ли этот другой когда-нибудь приручить суку, и лег спать.

***

Вечерний ветер качал ветки терновника у Ворот Бога. Летучие мыши, мелькали в небе вокруг руин главной башни. Облака закрыли луну. Звезды сверкали ярко.

Три всадника поднимались к перевалу. Они двигались медленно. Они опаздывали. Они собирались быть здесь еще при свете дня, но им потребовались четыре часа, чтобы найти место, где они смогли пересечь последнюю реку. Их мундиры все еще не высохли.

Они остановились на гребне. Ничто не шевелилось в долине, ни одного огонька не горело в деревне, на дозорной башне, в женском монастыре или в замке.

— Куда теперь?

— Сюда. — Человек, мундир которого был темным как ночь, привел своих компаньонов к разрушенному женскому монастырю. Он привязал лошадей к решетке около разрушенной аркады, расседлал их, развязал мешок с фуражом. Он задал овса лошадям, затем повел товарищей на верхний этаж. Он улыбнулся. — Здесь уютнее, чем в замке.

Старший из двоих осматривал разрушенный монастырь.

— Французы захватили его?

— Да. — Человек в темном мундире высек огонь. — Но Шарп позаботился о них. — Он указал на разрушенную часовню. — Одна из их пушек.

В заросших сорняком руинах был виден лунный свет, отражающийся в бронзе — там, где упавший ствол пушки был наполовину укрыт обломками дерева и камнями.

Третий человек был молод, настолько молод, что большинство сочло бы его просто мальчишкой. Он даже еще не брился. Он единственный из троих не носил мундира, хотя на плече у него висела винтовка. Он казался более взволнованным, чем двое солдат. Он наблюдал, как тот, что был в темном мундире, разжег костер, делая это привычно, как старый солдат.

Человек в темном внушал страх. У него был только один глаз, другой закрыт черной повязкой, и его лицо в шрамах казалось грубым и жестоким. Он был наполовину немец, наполовину англичанин, и в 60-м полку ему дали прозвище Сладкий Вилли. Это был капитан Уильям Фредериксон, стрелок, который заманил французских артиллеристов в засаду выше моста и который дрался на Рождество под командой Шарпа в этой высокогорной долине. Он возвратился к Воротам Бога как проводник для майора Майкла Хогана и молодого тихого испанца.

Хоган не находил себе места. Он расхаживал под аркадой, задавал вопросы о сражении и смотрел на замок, где Шарп держал последнюю оборону и отбил последнюю французскую атаку. Сладкий Вилли отвечал на его вопросы, продолжая готовить ужин, хотя молодой испанец заметил, что одноглазый стрелок настороже и прислушивается к странным звукам, раздающимся у стен разрушенного монастыря.

На ужин у них было вино, хлеб с сыром и куски зайца, которого Фредериксон подстрелил днем и теперь жарил на шомполе винтовки. Ветер задувал с запада, с далекого океана, заставляя одноглазого стрелка поднимать голову и фыркать. Ветер обещал дождь, летнюю грозу, которая будет греметь в этих горах.

— Надо завести лошадей внутрь, как только поедим.

Хоган сидел у огня. Он дергал свои влажные брюки, словно мог заставить их высохнуть быстрее. Он махнул рукой мальчишке-испанцу, чтобы тот присоединился к ним, затем оглянулся на темные тени разрушенного женского монастыря.

— Вы верите в привидения, Фредериксон?

— Нет, сэр. А вы?

— Я — ирландец. Я верю в Бога отца, Бога сына, и в Шии, насылающего ветер.

Фредериксон рассмеялся. Он снял заячью ногу с шомпола на жестяную тарелку Хогана, вторая нога пошла на его собственную тарелку, потом он отвалил солидный кусок мяса на тарелку мальчика. Хоган и юный испанец наблюдали, как он достал из ранца четвертую тарелку и положил на нее заднюю часть зайца. Хоган начал говорить, но стрелок усмехнулся и жестом попросил ирландца помолчать.