Честь воеводы. Алексей Басманов

Басманов ничего не ответил на слова князя Овчины. Он молча покинул покой и, не прощаясь с князем, ушёл. Уже ничто не могло убедить Алексея, что Овчина не преследует его. И ненависть к придворному злочинцу пустила в душе Басманова корни, начала прорастать, укрепляться.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ МЯГКОТЕЛЫЙ КНЯЗЬ

Елена Глинская, оставаясь правительницей при малолетнем сыне, завершала дела покойного мужа. Великий князь Василий за годы своего княжения подмял под себя почти всех удельных князей. И одной из первых его жертв стал могущественный вассал, удельный князь новгород-северский Василий Шемячич. Следом за ним пали вольные Стародубское и Рязанское княжества.

На долю Елены осталась расправа с князьями Юрием Дмитровским и Андреем Старицким. Елена сумела накинуть аркан на Андрея. И он жил в постоянном страхе с того самого часа, как взяли под стражу брата Юрия. Правительница не только не выполнила волю супруга и не передала Андрею Волоколамский уезд, но обманула его, посулами выманив Ржевскую волость с деревнями и починками в дар монастырю. Разорила Елена и воинскую силу Старицкого княжества: дважды за два месяца потребовала по две сотни воинов на береговую службу.

Князь Андрей жаловался своим близким боярам и князьям: «Мне теперь от ватажки разбойников не отбиться — так обескровила Елена. Больше пяти тысяч старицких воинов держит литвинка на Оке да в Диком поле. Какие земли ещё делают Москве такие подарки?»

Возвращение в Старицы боярина Фёдора Колычева ещё больше повергло в уныние доброго князя. Фёдор прибыл в Старицы под вечер, два дня отсиживался дома, пока в связи с появлением в городе Алексея Басманова Андрей не позвал Фёдора в княжеские палаты. Но при Басманове откровенного разговора у князя Андрея и боярина Фёдора не получилось. И он велел ему зайти, как проводит гостя. И вот Фёдор вновь в княжеских палатах.

Князь Андрей встретил Фёдора с заметным волнением, провёл его в малый покой, где кроме стола и двух лавок под бархатом, ничего не было. Князь усадил боярина и попросил:

   — Рассказывай, Федяша, всё пообстоятельнее, как там в Москве, чем грозит нам литвинка?

В этот час Фёдор отметил, что за прошедшее с его отъезда из Стариц время князь сильно постарел, а было ему лишь около пятидесяти лет. Глаза его, ранее лучистые, потускнели, и воли в них проявлялось мало. Жажда борьбы и вовсе улетучилась. Фёдор ничем не мог утешить и приободрить князя. И начал он с того, что покаялся:

   — Ты, князь-батюшка, помилуй меня и прости. Не смог я выполнить твоего желания ни в большом, ни в малом. Добрался я до Москвы хорошо. С князем Иваном Ярославским встретился чинно. Он — ярый противник литвинки — все пути мои наметил, все имена верных людей назвал. И я ходил к ним тайно. И другие от князя ходили, дабы сбить воедино силу. Токмо недолго всё шло без препон. Ведомо мне теперь, что у конюшего Ивана Овчины под рукой более тысячи послухов и видоков, кои всех вельмож обложили и за каждым их шагом следят. Потому Овчина всё про нас ведал и упредил властной силой. Хитро поступил, никого не схватил, не бросил за сторожа, но предупредил и лишением живота грозил. Так было с князьями ярославскими, с князьями Сицким, Горбатовым-Суздальским и Троекуровым.

   — Господи, какие россияне! — воскликнул князь Андрей. — Всё от корня батюшки Владимира Мономаха. И что же они теперь?

   — Их в вотчины выдворили из Москвы, тем и отделались. Да в стольном граде и другое, худшее учинилось. Пошёл в бунт против Елены Глинской её дядя князь Михаил Глинский. Да сказывают, к тому подвигла его мать великой княгини Анна. Она же втянула в заговор князей Ляцкого, Бельских, Воротынского и ещё кого-то, не ведаю.

   — Как тому быть? Верится с трудом! — удивился князь Андрей.

   — Истинно говорю, князь-батюшка. Михаил Глинский был недоволен конюшим Иваном Овчиной, его верховодством. Сказывают, просил Елену, кричал ей: «Вытури из Кремля кобеля своего, и мир у нас будет!» Она не вняла воле дядюшки. Вот он и пошёл в бунт.

   — Да как же они без военной силы вздумали выступить на Елену? Ведь у неё и Овчины полки под руками.

   — Ведомо мне, что за Глинским встали воеводы князья Волконский и Трубецкой. А у них два полка в Москве на отдыхе стояли. Да опять-таки заговорщики обмишулились. Успел Овчина послать полки на береговую службу. А в Москву привёл полки преданных воевод.

Князь Андрей был бледен, слушал внимательно и понукал Фёдора:

   — И что же дальше?

   — Худо всё кончилось для Михаила Глинского и его побратимов. Всех заговорщиков с семьями отправили в гиблые места на север. А своего дядюшку великая княгиня велела ослепить. Я уж о том рассказывал. Сам слышал её повеление князю Овчине.

   — Ох, Федяша, Федяша, да правда ли всё это, не сон ли?

   — Ей-богу, князь-батюшка, всё истинно. В ярость она пришла оттого, что Глинский обличил Елену в порочной тайной связи с отшельником Ипатом. «Твой сын, — кричал он, — дитя прелюбодеяния, и отцом ему не князь Василий, а черкес Ибрагим!» Тут и увели князя в пыточную.