Честь воеводы. Алексей Басманов

Фёдор не выходил к заливу Благополучия встречать коч с паломниками. По воле случая столкнулся с пятидесятилетним князем Максимом во время вечерней молитвы перед трапезой. Худощавый, с цепкими карими глазами, в простом суконном кафтане, Максим никак не походил на князя, а был схож с торговым человеком, прибывшим в северный монастырь замаливать грехи. Но грехов за князем не было, и он ушёл из Москвы подальше, чтобы не сгореть в огне опалы, коя обрушилась на московских вельмож после смерти Елены Глинской. Когда творили молитву перед вкушением пищи: «Отче наш, очи всех на Тебя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзиши Ты щедрую руку Твою и исполняши всякое животное благоволение...» — с последними словами Фёдора тронули за плечо, и он услышал знакомый голос:

   — Боярин Федяша, рад видеть тебя во здравии.

Фёдор повернулся и лицом к лицу встретился с князем Максимом Цыплятяевым. И уже хотел крикнуть: «Княже Максим!» — но тот успел прикрыть Фёдору рот рукой.

   — Нишкни! — Сам ласково улыбнулся.

За трапезой князь и боярин сидели рядом, но и словом не обмолвились, лишь любезно посматривали друг на друга. А после трапезы, как уйти на покой, ещё при свете солнца, лежащего на окоёме острова, Фёдор увёл князя в келью, срубленную своими руками, усадил на лавку и попросил:

   — Поведай, князь Максим, о московской жизни. Многое, поди, накопилось, как я ушёл из мира?

   — Скажу для начала одно: порадуйся, Федяша. Совсем недавно преставилась Елена Глинская.

   — И порадовался бы, да грешно.

   — Полно, Федяша. Ушла из жизни чёрная душа, кою, поди, прямым ходом в адово пекло отправили.

   — Что с нею стало?

   — Всякое говорят.

   — Поведай всё кряду.

   — Поведаю, друже. То тебе нужно знать. — Князь помолчал и тихо продолжал: — Лихое дело закружилось в Москве, Федяша. Да всё передаю тебе со слов князя Михаила Тучкова, который был при дворе в почёте. Сказал он, что накануне Пасхи в государевых палатах собрались гости и пир был горой. А как все упились, к Елене подошла мамка великого князя боярыня Аграфена Челяднина, да и говорит ей: «К тебе, матушка-государыня, паломница Досифея просится. Сказывает, вернулась от Гроба Господня из Иерусалима и подарок тебе принесла». — «Пусть завтра придёт», — ответила Елена. Аграфена же на своём стояла: «Прими ноне. В ночь ей в Воскресенский монастырь вернуться надо». Тут гости прощевание затеяли, великому князю ручку целовали: сумятица, толчея. Елена и велела странницу привести. Та за дверью Золотой палаты находилась. Вошла, низко склонившись, вся в чёрном, на княгиню ласковые глаза подняла, улыбнулась, словно лучом солнца осветила, достала из-под мантии пелену, жемчугом шитую, и подала Елене: «Тут тебе, матушка, яичко от Гроба Господня и просвира из храма Преображения Господня». Елена приняла дар и вместе с пеленой убрала в карман далматика. Сказывал Михаил Тучков, что она спрятала просвиру и яичко в опочивальне за образом Божьей Матери да и забыла. А через два дня, утверждал Тучков, ранним утром, как Елена молилась, Богородица ей напомнила о даре от Гроба Господня. Елена достала подарок монахини да и съела в одиночестве. Потом позвала боярыню-чесальницу. Та ей косу взялась убирать, а Елена в увядание на глазах чесальницы пошла. Испугалась боярыня. «Матушка, аль немочь пришла?» — спросила она. «Зови лекаря да князя Овчину», — ответила, собравшись с духом, Елена, сама голову на грудь уронила. Лекарь Твепало прибежал сей же миг. Явился и князь Овчина. Елену раздели, осмотрели, лекарь слюну взял на проверку. А Иван Овчина скорлупу от яичка и полпросвиры нашёл. Пришла мать Елены, княгиня Анна, а как увидела скорлупу и кусок просвиры, воскликнула: «В них смерть таилась!»

Лекарь Твепало всё унёс проверять и вскоре вернулся. Вид у него был горестный, и он поведал, что государыня отравлена индийским ядом и спасения ей нет. Прибежала боярыня Аграфена. Она рвала на себе волосы и рассказала Ивану Овчине, что привела к государыне два дня назад монахиню Досифею из Воскресенского монастыря. Князь Овчина тут же послал чуть не весь Разбойный приказ искать злодейку. Но за два дня и след её простыл. А к вечеру Елена скончалась в беспамятстве. Колокола в тот вечер благовестили в честь Пасхи. И плачевного звона не было... — Максим умолк и сидел, покачивая головой.

Фёдор тоже молчал. У него не было чувства сожаления: всё заслонило болезненное воспоминание о гибели княгини Ульяны и сына. На руках Елены, он это знал твёрдо, тоже была их кровь. Князь спросил:

   — Что же ты не пытаешь, откуда взялась паломница, чья воля привела её в Москву?

   — Что пытать? У Глинской много врагов. Могла прийти из Дмитрова, из Стариц, из Ярославля — всюду есть обездоленные ею.

   — То так. Но пришла она из Покровского монастыря Суздаля. И не приказные, а досужие люди указали, что за её спиной стояла бывшая княгиня матушка Соломония. Она подобралась к литвинке и отплатила, голубушка, за все горести и страдания.

   — И во благо, — скупо заметил Фёдор.