Честь воеводы. Алексей Басманов

   — Во благо, — согласился Максим. — А ноне там страсти дикие. Князь Василий Шуйский поднял своих сродников да многих других бояр-князей, дабы захватить престол. Но тут же был схвачен со всеми заговорщиками конюшим Иваном Овчиной. Все они были заточены в каменную яму у Ризположенских ворот. Там и умерли, голодом заморённые. Достали их через две седмицы, так руки, ноги и лики были съедены мерзкими тварями.

   — А что же матушка Соломония?

   — Бог миловал. Пока она в обители молится. Сочли, что за нею нет вины, что вся вина на Шуйских. Их и катовали. А Соломония всё сынка ждёт. Верит, что объявится.

   — Искал я его, две недели в Рязанской земле бродил с сотоварищем. Выведали мы, что в Крымскую орду увели вместе с приёмными матушкой и батюшкой. Да не дождётся, поди, ежели Досифею возьмут. Каты вырвут у неё имя государыни, — вздохнул Фёдор.

   — Как пить дать вырвут. Они это умеют, — согласился князь Максим.

   — А что теперь Иван Фёдорович Овчина? Уж не при государе ли встал за правителя?

   — Нет, голубчик Федяша. Тем события кончины Елены Глинской не завершились, — продолжал князь Максим. — Ещё и девять дней не прошло после её смерти, как великий князь ожёг страшной опалой полюбовника Елены, князя Ивана Овчину-Оболенского. И всё началось с малого. Сказывают, увидел государь Иван за трапезой, как в разговоре с боярином Челядниным Овчина засмеялся. Что уж говорить. Фавориту Елены кощунственно сие было творить. Да ведь и государь оказался не в меру жесток: крикнул он мальчишеским голосом: «Боярин Ванька Овчина смеётся! Он не чтит память моей матушки! Да он и живую её не чтил, всё верховодил над нею!» И государь призвал телохранителей. «Эй, рынды! — закричал он. — В железа его!» Те за спиною великого князя стояли, вылетели, словно стрелы, вчетвером. Под белы руки Ивана Фёдоровича взяли и из трапезной потащили. А Иван-государь вслед рындам кричит: «В земляную его сидельницу! В земляную!»

   — И что ж потом? — спросил Фёдор. У него тоже была обида на Ивана Овчину, да простил.

   — Уж и не знаю, говорить ли тебе остальное, Федяша. Всё, что случилось с Овчиной далее, болью и тебе отзовётся. — Князь Максим опустил глаза. — И как это так путано судьбы людские переплетаются, разве что только Богу ведомо.

   — Говори, князь-батюшка. Я ведь не мамка чувствительная. К тому же не от тебя, так от других услышу.

   — То верно: земля слухами держится. Ан что-то оборвётся у тебя внутри, Федяша, как выслушаешь.

   — Там уж рваться нечему.

Князь Максим выпил воды и продолжал:

   — Сказывают, что весть об опале князя Ивана Овчины дошла до вернувшегося из военного похода по случаю зимы воеводы Алексея Басманова. Он ведь твой побратим?

   — Так, князь-батюшка.

   — И кто-то принёс ему сию весть, может быть сынок Федяша, который тогда уже в Кремник часто бегал. Да суть не в том, от кого весть пришла, а как принял её Алексей Басманов. Собрался он мигом, примчал на коне к великокняжескому дворцу и к стражам: «С государевым делом я! Не мешкая пропускайте!» Стражи, однако, остановили отважного воеводу волею князя Василия Шуйского, который стал в эти дни правителем державы. Не пустили его в палаты. Но сам Шуйский вышел к Басманову. «С чем ты, воевода, рвёшься к государю?» — спросил Василий. «Кровное у меня дело, батюшка-князь, кровное! — стукнув себя в грудь, ответил Алексей. — Токмо государю и решать, чему быть!» Проницательный, умный Шуйский увидел в глазах Басманова некую муку, молвил: «Идём к государю, но при одном условии: говорить с ним будешь при мне». — «Тайны в моём молении нет», — ответил Басманов. И вот он, сказывают, стоит перед великим князем. Тот сидит на троне, ему там спать можно — так просторно. Басманов подошёл совсем близко и в ноги упал. «С чем ты пришёл, воевода? Слышал я, что ты славно бьёшься с ордынцами. Ежели о них речь, говори», — велел Иван. «И о них скажу, батюшка-государь. Но прежде выслушай мою мольбу». — «Сие занятно. Ну говори». — «Ведомо мне, что супротивник твой князь Овчина-Телепнёв в железа взят и в земляную сидельницу брошен. Так то поделом ему. Я же молю тебя о милости: дай мне волю должок тому поганцу вернуть». — «Велик ли должок-то?» — спросил государь. К нему подошёл князь Шуйский и что-то пошептал на ухо. Иван кивал головой. Потом Шуйский отступил от государя, и он, насупившись, строго сказал: «Велю вернуть свой долг сполна. Ты мне любезен, воевода. Как вернёшь долг, приходи, поделись...»

Колычев вставил слово:

   — Выходит, Алексей просил о помсте князю Овчине за жену Ксению. Она ведь, сердешная, вскоре после родов умерла. Господи, как Алёша любил свою незабвенную Ксенюшку! И что же с нею сделал злочинец князь?

   — Обманул он Басманова, взяв в заложницы жену Алёши, когда он был у тебя в Старицах, и вместе с дядюшкой его Михаилом много дней держал в ледяной клети. Там она и заболела чахоткой, кою в народе падуницей называют.

   — Господи, ну право же злодей! До меня тех слухов не дошло. И как же Алёша отплатил свой долг?