Честь воеводы. Алексей Басманов

Но тому воплю монахи не вняли, как и многим другим стенаниям. Они оттесняли паломников на пепелище, подталкивали непокорных, снимали обувь с тех, кто не послушался Лукиана. Обречённые на пытки паломники, вынужденные ступить на раскалённые угли, стонали, кричали, дёргали ногами в дикой пляске, но шли плотной толпой. И тут всё высветилось. С воплями вырвались из толпы два крепких, со смоляными бородами, в чёрных плащах паломника, сбежали с пожарища и поднялись на груду валунов. И один из них истошно завопил:

   — Это мы, мы сожгли ваше крамольное гнездо! Да была на то воля государя-батюшки!

Паломники скинули чёрные плащи и оказались в воинских кафтанах, припоясанные саблями. Один из них достал из-за борта кафтана бумагу, поднял её над головой.

   — Вот она, грамота, в коей дано нам право вершить суд над крамольниками! Все крамольники, потому как укрываете беглых государевых преступников!

   — Дай сию грамоту, сын мой, — подходя к груде валунов, потребовал игумен Алексий. — Не ложная ли она?

   — Истинно из государева Разбойного приказа! Потому не дам! — крикнул черноликий воин. — Мы покажем её, когда посадите на коч и отправите с нами в Онегу князя Максима Цыплятяева.

   — Мы возьмём силой ту грамоту, — заявил Алексий и позвал двух дюжих монахов. — Отберите у них бумагу!

   — Голову снесём тому, кто дерзнёт подойти! — крикнул старший по виду, высокий плечистый воин. Он обнажил саблю.

Вытащил саблю и стоящий рядом злочинец. Фёдор покачал головой: ничего монахам не сделать с оружными злодеями. Он увидел близ пожарища трапезной берёзовую оглоблю, сбегал за ней, схватил и помчался к злочинцам.

   — Эй вы, я тысяцкий! — крикнул Фёдор. — И над вами моя воля! Подайте сюда грамоту!

   — Возьмёшь силой — твоя, — отозвался плечистый воин и вскинул саблю. Он защищался потому, что знал: грамота не давала ему права чинить разбой и поджигать монастырь.

И второй воин ощетинился. Фёдор отметил, что перед ним опытные бойцы и их так просто не взять. Но в руках у него было такое оружие, против которого сабля что хворостинка. Да и владел дубиной Фёдор отменно. И он крикнул:

   — Тогда берегись! — И Фёдор прыгнул на валуны.

Он размахивал дубиной так быстро, что её движения были неуловимы и от неё невозможно было обороняться. И вот уже сабли из рук воинов вышиблены и полетели в разные стороны. И также стремительно Фёдор ударил одного и другого воина в грудь, и они вмиг оказались под ногами у монахов. Те схватили их и опоясками связали руки.

Фёдор подбежал к тому воину, у которого была грамота, достал её из-за кафтана, развернул и бегло прочитал: «Грамота сия дана людям Разбойного приказа чинить суд и расправу над злодеями и крамольниками и всеми клятвопреступниками крестного целования великому князю всея Руси Иоанну Васильевичу. Анна Глинская, правительница. Преподобный отец Ипат, правитель, духовный отец государя».

Фёдор отдал грамоту игумену. Алексий прочитал её и подумал, что вины перед государем у монастыря нет, он принимал к себе не клятвопреступников, у коих нет клейма на лбу, а всего лишь паломников. И что ежели возьмёт служилых под стражу и учинит суд за разбой, того ему тоже в вину не впишут. Знал он, что Елены Глинской уже нет, а самозваный Ипат изгнан боярами из Кремля. Сказал о том братии:

   — Мы служим Господу Богу и государю без крамолы. Потому содеянное пожарище случилось происками колдуньи и еретички Анны Глинской и её слуги Ипата. Сие есть преступление против церкви и матушки России. Посему велю заточить злодеев в каменную яму и держать их в строгости. Вершите суд, братия!

Монахи не мешкая потащили служилых за хозяйственные постройки, где была монастырская сидельница — глубокая каменная яма с решёткой из берёзовых кольев. Вот решётка снята, злочинцы сброшены в яму. Решётку положили на место, вкатили на неё два валуна, и суд свершился.

В обители недолго предавались унынию над пепелищем, взялись заново строить всё, что нужно было для жизни. Среди паломников тоже нашлись доброхоты, был в их числе и князь Максим Цыплятяев. Не остался в стороне и Фёдор. Он одним из первых проявил рвение. В тот же день, а он почти был равен суткам, Фёдор подошёл к игумену и сказал:

   — Преподобный отец, мне ещё неведомо, примешь ли ты меня в обитель, но ведома мне жажда моя послужить православию. Даю обет: пока всё не поднимем из пепла, буду работным человеком. — И Фёдор низко поклонился Алексию.

   — Сын мой, я видел твой подвиг в спасении чудотворных икон и священных сосудов. Ты проявил воинский дух за честь обители. Потому достоин быть сыном Господа Бога. Приди ноне после вечерней трапезы в мою келью со свидетелем-побратимом князем Максимом, и мы свершим постриг.

   — Многие лета тебе здравия, преподобный отец, — поблагодарил Фёдор Алексия да вскинул руки и прошептал: — Милостивый Боже, Спаситель и Человеколюбец, низкий поклон тебе за то, что услышал мою молитву. — И Фёдор земно поклонился.