Честь воеводы. Алексей Басманов

   — Да уж не посрамлю чести, матушка-княгиня.

В ожидании вечера Шигона извёлся. И страх не раз пробирал его до костей. Эко замахнулся — покорить великую княгиню. Но ему был в пример князь Овчина, который легко покорял сердца знатных россиянок. А через несколько лет играючи добьётся внимания, ласки и близости у самой великой княгини Елены Глинской, станет её любовником принародно. Но великий князь Василий к тому времени преставился. А пока государь был жив, и дворецкий Шигона играл с огнём.

Наконец-то наступила вечерняя трапеза. За столом лишь Соломония и Иван. Князь чувствовал себя скованно. Любовные муки и страх сделали его неловким, малоразговорчивым. Но он хмельным разжёг дерзость и после трапезы произнёс:

   — Вот и настало время сказки-были, Соломонеюшка.

Соломония прищурила свои прекрасные русалочьи глаза и улыбнулась:

   — Смел ты, Иванушка-богатырь, — Соломония встала из-за стола и направилась в свою опочивальню.

Иван Шигона пошёл следом. Соломония тому не воспротивилась, но была удивлена тем, что ни в сенях, ни в прихожей опочивальни не увидела сенной девки Дуняши. Она же по воле князя отлучилась. Шигона был рад, что они с княгиней в покоях вдвоём, и его дерзость возросла. Но Соломония насторожилась: что это князь затеял?

   — Не ты ли, дворецкий, куда-то Дуняшу спровадил?

   — Сама отпросилась, животом замаялась, теперь в людской. Да ты не печалься, матушка, я тебе во всём помогу лучше сенной девки, — ответил Шигона, распахнув двери опочивальни и сам вошёл первым. — Я сей миг камин зажгу, постель поправлю.

   — Что это ты норовишь сотворить, князь Иван? — догадываясь о побуждениях Шигоны, спросила Соломония.

   — Так ведь сказки-то без помех нужно слушать, Соломонеюшка-свет. И красоту их можно понять токмо из уст в уста, слушая. — Шигона взял Соломонию за руку и ввёл её в опочивальню, закрыв дверь. — А начинается моя первая сказка просто. Жила-была на великой Руси княжна Соломонеюшка, девица красы неописуемой. Как шла она лугом-лесом, травы перед нею стелились, деревья в пояс кланялись, птицы над головой кружили, на плечи садились, звери лютые у ног ложились, и всех она лаской оделяла. И токмо князь Иванушка в сторонке печальный стоял. Потому как Соломонеюшку-свет любил он, души в ней не чаял. А она-то к нему лишь присматривалась, примерялась: пара ли он ей? «Да пара, пара», — вещало разумнице пылкое сердце. И сказала Соломонеюшка: «Иди к моим ногам, ясный сокол. Зачем тебе печалиться в одиночестве». Иванушка не пошёл, а полетел, ласки жаждая за любовь свою...

Соломония не помнила, как зачаровал её своим голосом князь Иван. И даже поверила, что слушает истинную сказку-быль, что она похожа на явь. Той минутой князь Иван руки к Соломонии протянул, за плечи обнял, к широкой груди прижал, продолжая страстно:

   — Потому как видела девица-княжна, что готов Иванушка жизнь свою положить к её ногам, лелеять её вечно, детей и внуков с нею растить. — С этими словами князь принялся целовать Соломонию то в белую шею, то в грудь, коя виднелась в разрезе далматика, и наконец приник к её губам, повлёк на ложе.

И тут чары Шигоны улетучились. Явь была проста: Шигона увлекал её к прелюбодеянию, уверенный, что так и должно поступать с женщинами, которых он очаровал. Его убеждённость в успехе граничила с наглостью. Он не спрашивал свою жертву, готова ли она к бесчестью. И в груди у Соломонии вспыхнули злость и гнев, силы неведомо откуда взялись, она вырвалась из объятий князя и нанесла ему две пощёчины. Да и больше бы дерзкому досталось, ежели бы он не прикрыл лицо руками. Она же жёстко сказала:

   — Как ты смел посягнуть на мою честь? Два слова великому князю — и ты будешь казнён! Вон, раб смердящий!

В груди у Соломонии всё клокотало, и, будь у неё под руками палка, она бы обломала её о спину мерзкого прелюбодея. Соломония распахнула дверь и с силой толкнула князя. Он споткнулся о порог и чуть было не упал под ноги сенной девице Дуняше, которая вернулась к опочивальне сторожить покой полюбовников.

Дуняша отшатнулась, но Шигона достал её и ткнул рукой с такой силой, что она упала, а князь бегом скрылся в сенях. Но позор опалил его так, что, не помня себя, он вернулся в прихожую и с ненавистью ударил Соломонию бранным словом:

   — Неплодная смоковница! Быть тебе мною битой! — Он схватил поднявшуюся на ноги Дуняшу и утащил её следом за собой.

Свидетельницу своего позора, сенную девицу, он отправил в ту же ночь в дальнюю вотчину, и её во дворце больше не видели.