Честь воеводы. Алексей Басманов

Прошло несколько лет. Соломония никому не поведала о том, что случилось в Коломенском. Со временем она забыла о домогательствах Шигоны. И ему бы всё забыть. Ан нет, страсть князя к Соломонии с каждым годом прирастала. И не без причин. Ведь она не выдала его великому князю, значит, что-то несла в себе к нему и не была полностью безразличной. Но и ненависть не угасала в князе, а таилась рядом с любовью. Ненавидя Соломонию за отторжение, за пощёчины, за тумаки, он не отказывал себе в том, чтобы любоваться красотой спесивой княгини. Правда, теперь восхищение его было тайным. Он боялся, что Соломония в конце концов выдаст его великому князю.

Позже, когда в Рождественском монастыре во время пострига Иван Шигона дважды ударил Соломонию плетью, она пожалела о том, что утаила от супруга дерзкую выходку князя в Коломенском дворце. И всё-таки, встретившись со своей тётушкой в монастыре, она посчиталась с Шигоной. Грамотка, которую Евдокия вручила Фёдору Колычеву в деревне Груздево, дошла до великого князя.

Прочитав послание Соломонии, Василий Иванович поступил так, как во все времена поступали государи всех держав. Он защитил честь престола, честь великокняжеской семьи, считая, что никому из его подданных не дано поднимать руку на членов великокняжеской, царской семьи. В тот же день, когда грамотка попала к князю Василию из рук Вассиана Патрикеева, он положил её в карман атласного кафтана и отправился в среднюю Арсенальную башню кремлёвской стены. Там, в каземате под башней, находилась пыточная. По пути великий князь Василий сказал окольничему Бельскому, сопровождавшему его:

   — Вот что, Иван Васильевич, возьми стражей и приведи в каземат Ивана Шигону моим именем.

   — Исполню, государь, как велено, — ответил Бельский и ушёл.

Продолжая путь, Василий Иванович думал о дерзостном Шигоне и о том, что содеяно им над Соломонией без его государевой воли. Шигона — злочинец. А он, Богом данный супруг Соломонии, не злочинец ли? Что вынудило его быть жестоким к женщине, которую любил? Только её бесчадие? Да и было ли оно? В храме перед святыми иконами она утверждала, что носит под сердцем дитя. Выходит, нет в ней бесчадия. У Василия закружилась голова от слабости, от прихлынувшей тоски по наследнику. Князь пошатнулся, и кто-то поддержал его под руку. Он обернулся и увидел свою свиту. Собрались придворные вольно, потому как он никого не приглашал. Лишь Шигоны не было. Ощутив свою вину, он спрятался. Не смел он поднимать руку на великую княгиню, да кровь взыграла от ненависти к ней за пренебрежение им, за давние пощёчины. Князь Шигона третий день скрывался в тайной каморе. Домоправителю он сказал, что мается хворью, и не велел никому говорить, где пребывает, даже если придут от имени великого князя. И два дня в покоях Шигоны протекли тихо-мирно. И третий день наступил благостно. А после того как во дворце побывал старец Вассиан Патрикеев, всё и началось. Шигона уже подумывал явиться к государю, повиниться в том, как всё было в Рождественской обители, покаяться в своей вольности перед образом Спасителя милосердного. Авось простит государь. Размышляя себе во благо, Шигона подумал о том, что ему пора бы побывать в своих палатах на Остоженке, жену обнять, дочь и сына приласкать. Жена его Параскева была из старой боярской семьи, покладистая, тихая. Да вот блёклая, глаз не радовала, кровь не зажигала. От неё, как в осеннее ненастье, холодом и сыростью веяло. Потому и искал утехи на стороне, не гнушался ласкать дворовых девок, холопок.

Размышления Шигоны неожиданно прервались. За дверью каморы возник шум, говор, кто-то упал. Тут же дверь от сильного удара затрещала, полетели запоры, и она распахнулась. На пороге возник князь Иван Бельский, давний недруг Шигоны. Он знал все тайники во дворце и потому скоро нашёл затворника. За спиной Бельского возвышались рынды.

   — Как ты смел ворваться? — крикнул Шигона.

   — Собирайся, пойдёшь с нами, — спокойно ответил Бельский, такой же дюжий и крепкий, как Шигона.

   — Вон! — ещё пуще закричал затворник и вскинул кулак, угрожая Бельскому. — Вон сей же миг!

   — Говорю именем государя. Скрутим, ежели сам не пойдёшь, — всё так же спокойно произнёс окольничий.

Иван Шигона понял, что сопротивляться бесполезно: приказ государя будет выполнен, чего бы сие ни стоило. Пыл в нём угас.

   — Клим! Где ты пропал? — позвал он домоправителя.

Пожилой слабосильный Клим из захудалых городских дворян появился в дверях, стоя на четвереньках. Лицо у него было в крови, левый глаз заплыл.

   — Одень меня, — велел Шигона.

   — Одену, князь-батюшка, одену. Вот токмо поясницу поправлю. — И он со стоном распрямился, кинув злой взгляд на здоровенного рынду.

   — Сам бы оделся, — заметил Бельский. — Не на приём зовут, не на пир.