Честная игра

После обеда начался съезд и «интимный костюмированный вечер» обратился в настоящий бал. «Всерьез», — как выразился Маунтли. Тэдди и он имели большой успех; их накрахмаленные красные с синим мундиры и белые панталоны не смялись, и грим детских игрушек держался отлично.

В два часа оркестр заиграл шотландскую народную песню. Тедди стоял несколько поодаль от Филиппы, по при первых звуках подошел и взял ее за руку. Он не подумал, что это может привлечь внимание, ведь это был его последний вечер. Он почувствовал это с внезапной остротой, когда все запели; видя всех кругом такими счастливыми и беспечными, он полагал, что никто, кроме него, не чувствовал себя так среди этого веселья.

Когда пение кончилось, он все еще стоял рука об руку рядом с Филиппой, пока Джервез не подошел и Филиппа не пошла с ним танцевать.

— В самый последний раз!

«Самый последний!» — эти слова звучали в мозгу Тедди, все сегодня было в самый последний раз.

Леонора подошла и сказала ему на ухо:

— Почему такой бледный и вялый? — и увлекла его за собой, заставив танцевать.

Они прошли мимо Джервеза и Филиппы. Холодно и сердито оглянув Тедди, Джервез спросил:

— Что, этот молокосос снова пьян?

— Кто, Тедди? — спросила Филиппа, подняв брови, что она неизменно делала, когда бывала озабочена. — Не думаю. Почему?

— Я полагал так, судя по тому, как он вел себя во время пения, — ответил Джервез.

— Но, милый, — начала было Филиппа, слегка засмеявшись, но остановилась. Смех ее замер: Джервез, бледный от гнева, смотрел на нее сверху вниз.

— Ты глубоко ошибаешься, — мужественно сказала она, ответив на его взгляд и выдержав его.

Фехтовать далее было бесполезно; защитные шарики соскочили, наконец, с рапир. Заглушенный от ярости голос Джервеза был едва слышен.

— Полагаю, что вряд ли ты станешь отрицать, что Мастерс влюблен в тебя…

— Он думает, что влюблен… но, Джервез…

Музыка прекратилась и после короткой паузы заиграла «Короля».

Все бросились прощаться.

Филиппа машинально слушала, улыбалась, отвечала; голова ее была полна тревожных мыслей, опасений, гнева и какого-то отвращения, смешанного с изумлением: чтобы Джервез так вспылил и фактически обвинил ее в сообщничестве! «Полагаю, что ты вряд ли станешь отрицать, что Мастерс влюблен в тебя»…

Это сказал Джервез, но не тот Джервез, которого она знала.

Она чувствовала в одно и то же время негодование, оскорбление и жалость.

Джервез изменился, так ужасно изменился…

Наконец все уехали, остались только гостившие. Последние рюмки допиты, раздаются последние смешки; все уже совсем сонные…

Тедди подошел пожелать «спокойной ночи». Из-за грима трудно было сказать, был ли он действительно разгорячен; он улыбался и выглядел довольно глупо.

Он салютовал Филиппе с притворной церемонностью; подошедший Маунтли присоединился к нему, и они очень забавно имитировали деревянных солдатиков.

Придя в свою спальню, Филиппа присела, не раздеваясь, как будто ждала чего-то.

Она услышала шаги Джервеза в коридоре, его голос, последнее «спокойной ночи»; его дверь открылась и закрылась; теперь он был в своей комнате. Смежная дверь тотчас же широко распахнулась, и он показался на ее пороге. Филиппе почудилось, что он ее поманил; она встала и подошла к нему.

— Джервез, что случилось?

Вместо ответа он схватил ее в свои объятия и держал так крепко, что она едва могла дышать.

— Видишь ли, нам надо это выяснить. Я уже много месяцев знаю, что Мастерс влюблен в тебя, и ты это тоже знаешь. Ты его пригласила сюда. Я хочу знать правду. Был ли он когда-либо чем-нибудь, и есть ли он что-нибудь для тебя? Мне все равно, как бы ты не сердилась, мне безразлично, что ты будешь думать обо мне — я хочу знать.

Филиппа как бы окаменела в его руках; с усилием закинув голову, она взглянула ему в глаза с выражением такого же гнева и горечи.

— Мне кажется, ты сошел с ума, — сказала она, — или… или пьян не Тедди. Джервез, ради всего на свете… как, как можешь ты…

Он мрачно держал ее.

— Да, я слушаю тебя. Отвечай.

— Я не могу дать тебе ответа, да и не может быть ответа на такой вопрос. Ты был везде, где был Тедди, я хочу сказать — ты все знал. Ничего не было тайного, ничего и не было сказано им…

Джервез перебил ее:

— Ничего не было?.. Так ли?..

Все накопившиеся за последние месяцы подозрения кипели в нем теперь, отравляя его сердце, делая его слепым к истине.

Он увидел, как гневно вспыхнули глаза Филиппы при его вопросе:

— Ничего не было?.. Так ли?..

И его безумная ревность, как хищный зверь, яростно устремилась на свою добычу. Он опустил руки так внезапно, что Филиппа пошатнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за спинку стула.

— Значит, я был прав, — сказал он, задыхаясь.

Возмущение Филиппы было так сильно, что она с трудом могла выговаривать слова; они выскакивали, отрывистые и несвязные.